Кругосветное счастье

— Надеюсь, вам не надо объяснять, каково растить детей в моем положении. В нашем положении отказников. Мои грошовые заработки. Жена же и вовсе… Но — любовь, любовь! Короче, отец Вари поддерживал ее финансово. А теперь — тупик. У него, как в римском сенате, право вето.

— Что же вы надумали, Цукерман?

— Переходить через Красное море, пока слуги фараона не вернули в рабство моих детей.

— Всех детей?

— Зачем вы делаете акценты? Кто вас просит!

— Извините, Цукерман, это ваше личное дело. Я не должен был.

— Да что там! Я сам места не нахожу. Варя мне как родная дочь. Но что можно поделать с варваром? Как бороться с варварством? Вот жена в который раз отправилась уговаривать своего бывшего…

Цукерман втянул голову в плечи и уставился в одну точку, горестно раскачиваясь и подвывая что-то. Точкой же средоточия служила фотография жены Цукермана с детьми: новорожденным Самуилом на руках, а рядом — по краям стула — Варя и Барух-Боренька.

— Нет, вы писатель, посоветуйте, как быть, если этот варвар не даст разрешения на выезд Вари?

Лучше бы мне оставить эту грустную историю совсем. Не знать конца. Сделать вид, что не получил никаких сведений об отъезде Цукермана и его семейства. Нет! Лучше бы вообще не знать Цукермана! Лучше бы… лучше бы… лучше бы… Сколько можно твердить одно и то же и повторять одни и те же ошибки?

Словом, меня занесло на аэродром Шереметьево в то самое утро. Мгла за громадными окнами. Гул, грохот и рокот самолетов. Мы куда-то поднялись, а потом съехали на черной ребристой лестнице. А потом ждали, ждали появления семейства Цукермана. Подошло время регистрации. Дама, стоявшая рядом со мной, нервно теребила мешочек с какими-то мелочами, приготовленными детям в дорогу: сладости, игрушки, сам не знаю что еще. Мы упустили момент, что ли. Не знаю, как получилось, но Цукерман уже предъявлял бумаги таможенным инспекторам. По ту сторону турникета стояла женщина — жена Цукермана, хотя трудно было узнать ее в черном глухом платке. На руках у жены Цукермана спал Самуил. В одной руке ее была складная сумка-коляска, а на другой повис Боренька-паровозик.

1989, Провиденс

Ущелье геенны

Лия, Гомер, Исав — вот главные герои моей истории. И хотя имена условны, персонажи вполне реальны. Все, о чем я рассказываю, происходило на моих глазах. То есть я воспроизвожу только то, что видел сам. Я даже не нуждаюсь в воображаемых сценах, которые я не мог наблюдать. Они, несомненно, еще напряженнее того, что я видел. Можно себе представить, как бурлили страсти моих героев, которым я намеренно дал форсированные имена. Так часто бывает у русских евреев: в обыденной жизни они — Боря, Миша, Ира. А в воображении: Саша, Дантес, Наташа. В обыденной жизни — Боря, Саша, Лида. Или — Петя, Толя, Наташа. А в воображении: Ося, Марина, Дима. Да мало ли сочетаний возникает даже из обиходных русских имен. Моя история не обыкновенная, а необыкновенная. В духе библейских повествований или древнегреческих трагедий. Потому и взяты имена-символы: Лия, Исав, Гомер.