Круговерти

Перед самым началом совещания его разыскала комендантша Дуся, передала письмо. Втиснул было в карман, однако любопытство заставило достать и прочесть. Подумал, что от мастера Тимофеича, который частенько забрасывал то письмами о новостях на ТЭЦ, то поздравительными открытками в канун праздников. Упрям Тимофеич — все норовит вызволить беглеца из тайги.

Но почерк на конверте был не его, а брата Ивана. Михаил испытал разочарование: ничего хорошего не жди от Ивана. А может, что-то про Наталью и сына?

Предчувствие не обмануло его. Что только не бузил Иван в своем письме: то клял Наталью, то обвинял его во всех грехах. Мало, мол, сюсюкал в своих посланиях из тайги. А они, химеры, оттого сохнут, изменяют, что не получают нужного внимания. Ослабил, мол, ты вожжи, бывший вологодский конюх, потому и сбежала жена с другим. У побитого молью есть хоть дом и деньги, ослепившие Наталью, а ты до сих пор голый! Небось на шапку себе еще не заработал…

Обидными, глупыми показались Михаилу напоминания о вологодском конюхе и о шапке. Он даже отказался выступать, когда его попросили к трибуне. Сбил Иван с толку…

Уходил с совещания сутулый и раздерганный, никого не замечал. Улетучились блажь и желание свидеться сегодня с татарочкой.

Но, как нарочно, встретилась она ему возле хлебного магазина. Зубы стиснул от ее цепляющейся стыдливой улыбки и поспешно удалился, лавируя по утоптанным стежкам…

Сидя у себя в нетопленом жилище, Михаил крепко задумался, представляя, как брат возносится над ним и посмеивается… Что же она наделала, подлая Наташка? Словно бы наказание за Розку. А при чем тут Розка, если жена еще раньше связалась с другим?..

С неделю Михаил не подходил к татарочке. И в лесу старался реже попадаться ей на глаза. Роза опухла вся от слез, стала его бояться.

Но как-то, возвращаясь к себе, он завернул к ней. Едва переступил порог темного коридора, как сразу же наткнулся на кинувшуюся к нему жалкую и худую Розу… И точно схлынуло с него недоброе, копившееся тяжелым грузом от презрения к Наталье и брату. Роза облегчила его страдания, молчком перетерпев обидные ласки…

Теперь любовь Розы согревала Михаила, хотелось видеть ее каждый день. Он уже не мог обходиться без ее робкого голоса, дрожащих слабых рук. Чуткими пальцами они перебирали его шевелюру, словно тем самым помогая избавиться от всего, что мучило и грызло душу. Если посылали бригаду далеко в лес, то он и там ухитрялся отбиваться с ней в сторону. Казалось, дождаться не мог, когда кончится день, чтобы чуть не бегом зашагать прямо к ней. Кстати, Аксинья и Глаша перебрались жить к Дусе.

Постепенно он отмахнулся от всех переживаний, удивлялся про себя: вот оказия с любовью, как способна она мутить разум! Тем не менее другой жизни он не желал. Хорошо было с Розой. И она при виде его сразу светлела, переполнялась счастьем.

Михаил не мешал ей радоваться. Настораживало его другое: замечал в ее глазах затаенную встревоженность. И понял по-своему: догадывается, что истекает срок вербовки и оставаться он здесь не намерен…

13

Март уже кончался, а тепла весеннего все не было. Раскуражилась, еще злее бушевала зима…

По улице мел верховой ветер, обдувая стены бревенчатых домов. Выжигал хрупко-стеклянные стежки до блеска и, нагулявшись по болотным низинам, спокойно уходил в лес, шумел в тайге, растрясывал на кустах рябины оставшиеся кровяные капли. Гулко проваливались и дырявили снег падавшие с мохнатых елей шишки.

Аникей спал у себя в рубленой избе, сидя на сапожной раскладной скамейке, в фартуке, весь заросший, а на губе теплилась ухмылка.

В проеме двери, напуская жгучий холод и теребя варежки, стояла Дуся Пономарева. Она сдвинула платок назад, к затылку, и сузила глаза.

— Друг липовый, ты что это? — встряхнула вислое плечо хозяина. — Закрепили ко мне помощником, а он из похмелья не вылазит. Айда матрацы пересчитывать в кладовой… Слышь, Аникей!..

Аникей покряхтел и стал собираться.

Но тут как раз явился Михаил. У него пропотели ватные штаны, горели ноги в мокрых валенках.

Аникей потрогал свое шершавое лицо, вздохнул, посматривая на бригадира.

— Удирать еще не думаешь?

— Спешить некуда, никто не ждет, — отозвался Михаил.

— Эх, Аникей! — пропела Дуся. — Не вставляй палки в колеса. Пусть люди своим умом живут, и нечего дурное советовать. Везде можно работать. На Кубани жарко, а тут зато зима какая! А летом ягод с грибами — чем хошь греби!

— Чем хошь… Научилась по-тутошнему!

— Гля, какой сердитый… Разошелся! Потому-то, может, у тебя и семьи нет.

— Ай, отстань! У самой-то кто есть?

— Одна, Аникуша. Плохо, видать, старалась. А людей я уважаю. Знаю, что рядом они, всегда помогут, если в беде окажусь…

Михаил не слушал их, сидел у окна подавленный. Не знал, как дальше налаживать жизнь, отнявшую у него сына. И привязанность Розы беспокоила, словно бы цепью связали ему руки.

Аникей зевнул.

— Ты хотел бы иметь машину, Мишка? Давай начистоту.

— Не думал вообще-то, хотя… чем черт не шутит. Подсчитал вчера свои лесные заработки и, представь, хватит уже на машину. И права, кстати, имею, еще до ТЭЦ на фургоне почтовом лётал.