Крутые излучины (сборник)

Ещё до болезни стала она замечать за собой нечто чудное. Как изощрённо Егор Егорович ни прятал бутылку с вином, её словно какой-то всевышний выводил к его тайникам, или вдруг подумает на кого, что здоровье неважное у него, – так точно что-то случится, да и того хуже – умрёт. И вызрело в ней, что за долгие годы её терпеливой жизни вознаградилась она судьбой особым свойством человеческого ума – предвиденьем.

Звончиха подробно рассказывала последние новости, а Прасковья Петровна слушала и замирала, каждую весть встречая покачиванием головы и приговаривая: «Господи, помилуй!»

Куда как моложе её попадали порой то под машину, то под нож хирурга… Как бы там ни было, а всё же после этих бесед на душе становилось легче. Метит смерть как попало, вроде бы рядом, но в стороне.

Прасковья Петровна то поднимала глаза к потолку и глядела на лампочку, похожую на крупную грушу, то опускала их в пол, рассматривая сучковатую половицу. «Прокурор, да и только! Всё подмечает да чисто как говорит», – Прасковья Петровна возводила Звончиху в высокую степень. На стене напротив висела овчинная шуба, и вроде бы знакомая. «Да неужто мой старичок прячется у неё?» – подумалось ей и самой стало неловко: знала, он сейчас на печи.

– Это мы по привычке работаем, а молодым и коровы не надо, и поросёнок ни к чему. Вон травы в этом году сколько пропало. Да что там трава, за земляникой сходить ленятся.

Прасковья Петровна согласно кивала головой, а сама, прищурив глаза, смотрела на шубу теперь, как бы не повешенную на стене, а стоящую перед глазами. Клапан кармана и отделка низа упорно напоминали ей, что шуба её старика. «Может, раньше похаживал, а теперь что ж волноваться?»

Прасковья Петровна недоумённо подняла глаза на лампочку. Ясная сильная мысль, будто далёкое тайное провиденье, пронзила её. «Покойника это шуба, мужа Звончихи. Вместе с Егором на заводе работали, обоим и выдали. До сих пор берегла, а теперь помянуть захотелось. Вот она, жизнь-то, какая!» – сокрушалась Прасковья Петровна. И всё смотрела и смотрела на висевшую перед ней шубу, не понимая, зачем она это делает.

Посиделки закончились, когда начало смеркаться.

Прасковья Петровна деловито заспешила домой – тормошить своего старика.

Звончиха вышла в сени, посмотрела на ковылявшую по тропинке соседку, прикрыла осторожненько дверь, подошла к шубе, развернула её, осмотрела ровный густой мех и с жаром подумала: «Сослепу не признала. До дыр просмотрела, а не признала. Неделю висела, не вспомнили, пусть теперь ещё повисит». Она ловко свернула шубу в первоначальное положение и, ощутив далёкую, но возможную радость лёгкой удачи, выкатила из печи при помощи кругляка и ухвата огромный чугун с нелупленой картошкой. Опрокинула её в ведро, начала сечкой рубить. «Слабы они ещё против меня! Со мной вздумали потягаться?» – сечка в руках Звончихи работала ритмично, уверенно, с нажимом вонзаясь в мягкое картофельное месиво.

Шла вторая неделя после того, как Егор Егорович оставил на радостях шубу, а ему всё ещё невдомёк. Привычка была такая – одежду часто менять. Особенно картузы и кепки. Где присел отдохнуть, там и оставил, где понадобилось, там и надел. Оттого по всему дому, на террасе, в бане, в дровнике, в сеннике непременно висела на гвоздике то ли кепка, то ли картуз.

Жил вольно Егор Егорович, не стеснял себя ничем. Тянула его Прасковья Петровна в церковь, – не получилось. Уже мальчишкой знал он, что это такое. Полез под церковь посмотреть на тот свет – думалось, там он находится. Залез, заблудился и пробыл там два дня.

Получил от родителей взбучку и совсем разуверился в потусторонней жизни. И больше как-то о ней не думал, даже во время войны. Не думал о ней и теперь. Трудился, сколько мог, и пил вино, пока хотелось.

– Чёртик сегодня приснился, – рассказывал Егор Егорович, помогая Прасковье Петровне растапливать печь. – Будто я в бане, и вдруг кто-то щекочет пальцы, кривляется и просит конфетку. Дал ему уголёк – и чёртик исчез.

Прасковья Петровна слушала его, и сон принимала словно действительно сть.

– Всё тебе черти грезятся, нет бы хоть раз ангелы прилетели!

– Это те, которые с крылышками, как у бабочки? – будто всерьёз спрашивал у жены Егор Егорович.

Прасковья Петровна ходила возле печи, наталкивалась на старика: мол, и здесь ты мешаешь. А ему действительно хотелось на улицу, выскочить опять в развёрнутой шубке перед Звончихой. Было ещё темно, и он не находил себе места.

Ещё вчера каким-то боковым зрением увидел, что шубы не стало на привычном месте. Залез на печку, будто искать валенки, пошарил под койкой, разыскивая галоши, – нигде не было. Незаметно для старухи он осмотрел все свои уголки, – и там её не нашлось.

– Егор, не шубу ль ты ищешь? – одёрнула его Прасковья Петровна.

– Да тут где-то была… Сейчас попадётся.

– А может, на дворе где-то оставил?

– Почему оставил? Здесь где-то лежит.

– Ну где? Покажи, – наступала Прасковья Петровна, охваченная сомненьем.

– Наверно, дровами её заложил, когда поленницу перекладывал.

– Да что ж ты, не помнишь? Вместе со мной перекладывал. Шуб не носили тогда.

– А может, ты надевала?