Крутые излучины (сборник)

Налила в чашку святой воды, нашептала заклятье, упоминая злодейское имя, ополоснула лицо и шею, перелила заговорённую воду в бутылку, и после трёхкратного обхода вокруг дома Звончихи окропила её крыльцо святой водой, приговаривая: «Господи, дай же ей силы самой вернуть пропавшую шубу!»

Ни через день, ни через два Звончиха не изменила тактики поведения. Зять приехал под вечер, крутнулся на машине возле крыльца и вскоре уехал.

– Обтяпала, стерва! Зятю шубу спихнула! – рванулся Егор Егорович к дому Звончихи, распахнул дверь и гремел полчаса, сокрушая округу, как будто вещал о неслыханных чудесах.

Грозился её корове обломать рога, а саму Звончиху запрячь в телегу, выгнать на дорогу и хлестать до Пятерникова, что отсюда не меньше пятнадцати километров.

– Пьяный он, посмотрите! – рубила с крыльца вскипевшая разом Звончиха, увёртываясь от бестолкового старика.

– Напал, супостат! Жить не даёт, мерин проклятый!

Прасковья Петровна в душе радовалась перебранке, но побаивалась, как бы старик Звончихин дом не спалил или что ещё излишне дурное не накричал.

Звончиха стояла стойко, будто правдой владела только она. Егор Егорович, изрядно униженный, но непобеждённый, начал метаться и отступать, грозя рассчитаться с ней обязательно.

– Усмирись, остынь! Отпусти окаянную, – подрезала пыл старика Прасковья Петровна.

– Гомон ей будет, гомон, – ерепенился Егор Егорович. – Весной всех пчёл хлорофосом стравлю!

– Окстись, чего говоришь такое? – дёргала его Прасковья Петровна. – Посадят ещё на старости лет. Тебе говорят, усмирись.

Егор Егорович с храбрым видом топтался возле печи.

– Всех колорадских жуков со своего огорода выпущу к ней на картошку!

– Ах ты, сябёр упрямый! Разве ж такое можно? Остынь, тебе говорю. С цепи что ли сорвался?

– Селитрой выжгу весь огород! – не унимался Егор Егорович.

Прасковья Петровна долго успокаивала мужа. Разрешила печку растапливать и ставить в огонь чугунки, а он всё шумел. Зрела и в ней подобная злоба, подыскивая подходящий ответ.

Кешка приехал без предупреждения. Нагрянул всего на один день, выпил и разлиховался. К мести взыграла его избалованная в городе, простая душа.

Звончиха на всякий случай закрылась, ожидая больших потрясений. Недолго думая, Кешка хватанул огромный охотничий нож и рванулся к хлевам.

Овцы заметались в загоне, словно в пожаре. Кешка с ходу махнул через загородку и кровожадно бросился на метавшуюся по кругу, будто глумную, овцу, запустил пальцы в мягкую шерсть и рванул её на себя. Овца взметнулась дугой вверх и опрокинулась на унавоженную подстилку. Кешка не удержал равновесия, споткнулся о питьевое корыто и тоже упал. Шесть перепуганных овец бешено пронеслись в сумбурном галопе, вытерев копыта о Кешкины брюки и куртку. Нож и фонарик выпали из рук. Кешка ощутил на ладонях тёплый пахучий навоз, судорожно нащупал перегородку. Словно баран, сильным толчком оторвался от пола и выпрыгнул на свободу.

– Вот скотина безмозглая! – успел он подумать в адрес овцы, штопором вылетел в тёмный проём дверей и ткнулся в сугроб.

В ярких окнах Звончихиного дома метлой летала всполошённая тень.

Прасковья Петровна, махнув стаканчик вина для храбрости, пошла на таран.

– Открой, соседушка, пришла к тебе разбираться.

Звончиха отбросила запорный крючок и в неведомом страхе судорожно прокричала:

– Давно надо было разобраться, давно!

Прасковья Петровна вела её к месту преступления.

– Где шуба, которая здесь висела?

– Не было никакой шубы, не было никакой… – беспомощно замахала руками Звончиха и обдалась тёмной пунцовой краской, залившей шею и перекошенное лицо.

– Помнишь, вот здесь шуба висела?! – перстом указала Прасковья Петровна и повернула его, словно копьё, на Звончиху.

Та в ужасе грохнулась на колени, жадно хватая воздух, затряслась от исступления и, раздирая в бешенстве рот, вдруг залаяла по-собачьи, подпрыгивая на руках и словно пытаясь укусить вздыбившегося кота. Прасковья Петровна ничуть не испугалась подобного, а, скорее, изумилась, поверив в то, что сошло справедливое наказание, что оно существует и что не напрасно верила она так долго в него. И она бы, наверное, вознесла руки, протягивая их будто к солнцу, если б не борзое Звончихино гавканье и подпрыгивание на руках, словно на передних собачьих лапках. «Вселился», – облегчённо вздохнула Прасковья Петровна, перекрестилась и вышла из дома, в котором неистовствовала злая собака.

На следующее утро больше всех переживал о случившемся Кешка.

– Хоть вся Москва в шубы оденься, она мне неинтересна! В деревне шуба нужней.