Крутые излучины (сборник)

Очистив и отгладив брюки, положив в сумку банки с солёными огурцами, грибами, вареньем и смоленское сало от поросёнка, откормленного на молочном обрате, хлебе да зелёной крапиве с картошкой, Кешка выскочил на большак, оставляя позади маленький островок детского счастья, чтобы окончательно растворить его в огромных лабиринтах необъятной Москвы. Шёл, то и дело оглядываясь и махая рукой стоящим рядышком друг возле друга в грустной позе матери и отцу. Ёкнулось внутри у Кешки живое страдание, располосовала грудь душевная ссадина. Уходить было стыдно, тяжело, но надо было идти.

Дотянув до пригорка, в последний раз повернулся к родителям, глянул в тоскливый разрез дороги и, не желая больше ни о чём мучиться и страдать, пошёл, словно навстречу дул холодный снежный буран. «Сколько волка ни корми, а всё же в деревню тянет», – на полном серьёзе подумалось Кешке, и стало на сердце чуть-чуть потеплее.

Весной Егор Егорович нашёл шубу. За двором, под оттаявшим снегом, показался лохматый кусок овчины. Он его выдернул, тщательно отряхнул и тут же признал.

– Подбросила, обормотка! – выругался он в адрес Звончихиных окон, облегчённо вздохнул, деловито сморкнулся и подхватился с находкой домой.

Прасковья Петровна ощупала шубу тщательно, будто вновь совершала покупку.

– Есть, есть на свете чудесная сила! – говорила она и ласково гладила мех. – Образумилась, лихоимка.

– Чужая ложка и рот дерёт, – Егор Егорович буркнул пословицу, тут же припомнившуюся под вдохновением.

– Есть, есть на свете чудесная сила! – твердила Прасковья Петровна, доставая из сундука бутылку кагора для угощения своего удачливого старика.

– Придут, придут люди в деревню, – твердила Прасковья Петровна, взбодрённая первой предсказанной ею удачей.

«Вернётся, вернётся Кешка в родительский дом, – повторялись, как в песне, родные слова. – Не уйдёт, не уйдёт чистая речка бесследно, небесплодной будет наша земля», – думалось так, а что в действительности произойдёт, боялась, узнать уже не придётся. Где-то там, далеко, в верхах, затевалась большая реформа, или так называемая перестройка, всей жизни.

Кольцевая дорога

Василий Иванович вырвался из машины, захлопнув за собой дверцу. Подскочил к колесу и начал пинать его ногой. От досадных толчков обиженно заскрипел кузов. И хотя Василию Ивановичу было жалко ботинок, он пнул несколько раз, поскольку был не в духе. Третий прокол за месяц! Василий Иванович поддомкратил машину и стал менять колесо.

Неделю назад его вызвал к себе механик и сказал: «Всё, Василий, давай в Москву за семенной картошкой, в институт картофельного хозяйства. Поедешь до Вязьмы, далее по минской магистрали до столицы, потом по кольцу объедешь Москву, свернёшь на Рязанский проспект – и через Люберцы на Коренёво». Василий с радостью согласился: засиделся в деревне, увяз в житейских проблемах.

В мастерских Васю любили. Похлопывая его по плечу, механик одобрительно говорил: «Ну и здоров же ты, Вася, словно тюрьма!» Василий, как правило, улыбался, отмахивался и уходил что-нибудь мастерить, ни на кого не обидевшись. Изобретателем-самоучкой прослыл он в округе. Его чумазых детей всё время видели то с колёсами, то с тарантасами, то с самокатами. Пока готовил машину к выезду, его жена Дунька была сердитой. Разделила в доме всё пополам: одна, лучшая, половина – это то, к чему её рука прикасается; другая – опальная, где Василий хозяйничает.

Смастерил однажды Василий двухколёсный прицеп к мотоциклу «Урал», чтобы сено к дому возить. Так нет же, заставила положить поперёк кузова струганую доску. Сядет на неё и, будто кучер, едет через всю деревню. Получается, вроде Василия запрягла. Многое прощал ей Василий, но вот если его железку какую забрасывала в лопухи, то спуску ей не давал, гнал со двора предпоследней бранью:

– Ах ты, коза сивая! Ну приди только домой, я ж тебя отчехвощу!

Но возвращалась она домой спокойная, гордая, непреклонная, и Василий всё забывал, мирно копался в своём мужицком хозяйстве и не прикасался к женским заботам.

– Папка, а можно такую машину сделать, чтобы и за нами ухаживала, как мамка, и слушалась, будто дворняжка? – как-то спросил младший сын Сергунька.

Такая мысль сына Василию очень понравилась. Громко, от всей души, он захохотал. Смеялся сильно и долго, прямо до слёз.

– Папка, я тебя взаправду спросил, а ты надо мной смеёшься, – насупил брови Сергунька.

Еле сдерживаясь от смеха, Василий ответил:

– Одному, конечно, трудно такое сделать, но если из города к нам приедут специалисты, они помогут.

Сборы в поездку были недолгими, главное, его жена Дунька доверила ему кошелёк с деньгами, потрёпанный, пухленький, с шариками-застёжками. А утром, когда шёл на работу, вдруг под ногой точно такой же кошелёк.

«Вылетел из кармана», – подумалось. Потянулся рукой, чтоб посмотреть поближе, а тот сразу в кусты. А оттуда тоненький, ехидненький, пронизывающий, словно шильцем, смешок.

Получается, клюнул на удочку, на мальчишескую приманку. Сработала известная ему детская шуточка с привязанным на ниточке кошельком.