Крутые излучины (сборник)

– Никак спятил с ума! Накой она мне такая?

– Ну, не знаю, где искать.

Два дня не давала шуба покоя обоим. Егор Егорович не понимал, когда в последний раз её надевал, а Прасковья Петровна не помнила, где её видела.

– Похоже, кто-то украл, – заверял Егор Егорович. – Наверно, подрядчики из города зашли попить – и шубу с крючка. Помнишь, в том году щенка унесли, чистопородную лайку, средь белого дня.

– Зачем она тебе, эта собака?

– На охоту буду ходить.

– Охо-хо-хо! На охоту! – передразнила его Прасковья Петровна. – Хватит того, что я на тебя каждый день гавкаю.

– А икона как ловко исчезла? Зашли побеседовать, поговорили, поговорили, а иконы нет, – Егор Егорович даже обиделся.

Обсудили всё старики и решили, что шуба действительно пропала. Егор Егорович полез на чердак, отыскал свой ранее изношенный полушубок, починил дырки, отмыл его в бане мочалкой и уже, как бы стесняясь, выходил в нём во двор, не куражась.

Пришлось писать Кешке, что шубу, которую он обещал ему подарить, мягко говоря, украли и что пусть он разыскивает возможности выделать и обработать шкуры, которые в следующем сезоне Егор Егорович сам произведёт из овец.

Что топтать ботинками грязь в деревне, что ездить в метро в пышной шубе – не нравилось Кешке одинаково. Но, видать, не им это придумано и не ему это менять. Насмотрелся он на шубы в Москве. Каких только нет. Даже такие, в которых его отец на улицу не пойдёт – постыдится. Такая ж история с джинсами – хоть рваные, да носи, отдай дань моде.

В общем, растерялся сначала Кешка в Москве, среди незнакомых, неизвестно куда бегущих людей.

«Присели бы отдохнуть», – путался Кешка, принимая встречных за одних и тех же прохожих.

«И откуда прыть-то такая? Целый день на ногах митусятся, – нервничал он, застревая и путаясь во встречных потоках. Москва готовилась к Олимпиаде, на стройке и для Кешки нашлось подходящее дело.

С первых же дней ударного темпа знакомства с москвичами его окрестили оскорбительно-неприятным бандитским словцом «лимита». Поселили в общежитии, в Ясенево, на восьмом этаже. И увидел Кешка, как смело идёт гигантская стройка, выталкивая за пределы кольцевой дороги деревни, луга и поля. Увидел берёзки, отвернувшиеся от дороги, помеченные красной краской для среза, увидел огромные котлованы вывернутой земли и воскликнул:

– Москва – это предел мечты!

Сразила Кешку столичная широта до самого горизонта. Кешка сразу решил прославиться. Это удалось ему легко, можно сказать, играючи. В общежитии ему дали гармошку, Кешка был безотказным, шпарил «нашинскую», удалую.

Любое застолье не удерживалось, срывалось в каблучный пляс. Магнитофоны и гитары относили в сторону, и влетал здоровый, шальной перепляс русского, лезгинки и гопака. Худосочные ребята с «магами» выталкивались на площадки курить заморские сигареты. Гитаристы сбивались в тесный кружок, рубили хлёсткие дворовые песенки:

Я московский озорной гуляка,
По всему тверскому околотку,
В переулке каждая собака
Знает мою лёгкую походку.

Кешке пришлось получиться исполнительскому мастерству на гитаре. С большим усилием ломал Кешка свой голосок, меняя на хриплый, глухой, будто пропитый. Вместо гармони вскоре он отбивал пальцами по струнам гитары и натужно ворчал песни Высоцкого:

…Зин, а Зин, сходила б в магазин…

Случалось, стихийность общежитийских угаров длилась несколько дней подряд. Кешка опустошался полностью, отучался не только играть, но даже и думать, а в магнитофоне по-прежнему призывно орали смелые голоса:

Вот это жизнь,
Сладкая жизнь!
Жалко, что не каждый вечер
Такая жизнь!
Мама, держись! Папа, дрожи!

В такие залёты настоящим спасением были бани. Нравилось ему, когда от жары «уши отклеиваются», а после выпитой кружки пива «будто на каменку бросил». Отмачивался Кешка в бане часа по четыре, отлёживался и снова приобретал форму. В душе шёл томительный разлад. Успокаивало одно: «Если сорвусь, то обратно уеду в деревню: прославить, видать, её не придётся, а вот удивить – это точно». От общего духа веселья не спасали ни футбол, ни театр, ни кино.

Работать строителем-сантехником Кешке не нравилось, бригадир посылал на разные объекты, дурачил людей и дёшево закрывал наряд, будто за что-то не любил Кешку.

– Просадишь деньги, паломник. Тебе семью не кормить.

Зыркнул Кешка своими округлыми, всевидящими глазами и, хотя знал, что лучше не надо, ответил дерзко, непримиримо.

– Похоже, комбриг, в твоей конторе рай не построишь.

– Рай не построишь, а шалашика двухкомнатного дождаться можешь, если, конечно, в женихах не засидишься.