Крылья Мастера / Ангел Маргариты

- Ну как скажешь... подруга... - едва не хихикнула от радости Белозёрская и спрятала деньги под юбку. - Поехали!

- Миша... - позвала я его. - Люба уезжает!

Миша вошёл, увидел Белозёрскую с вещами, и на лице у него появился космогонический вопрос, как? Как тебе удалось?!

- Миша... - сказала я деловым тоном, - мы покупаем твоей жене квартиру недалеко отсюда. - Будь добр, помоги вынести чемодан.

Он снова вопросительно посмотрел на меня, мол, чем ты меня ещё удивишь? И по его восторгу я поняла, что он восхищён мною.

- А сейчас мы едем в загс! Люба... - я взглянула на неё и угадала, что наибольшее впечатление на неё произвёл мою волшебный ридикюль, - подаёт на развод.

- Да... - несколько растерянно согласилась Белозёрская, - подаю... Ты же не хочешь со мной жить! - посмотрела она на Мишу. - А что делать?.. - скривила она капризный ротик, словно оправдывая себя, и до крови закусила губу.

Впрочем, кажется, она своего добилась с лихвой. И я готова была биться об заклад, что она с удовольствием задержалась бы, чтобы пошантажировать Мишу насчёт романа "Мастер и Маргарита", но деньги нужны были позарез, и Белозёрская нехотя, но всё же предпочла не бегать за двумя зайцами.

Одного она только не знала, что всё, что случилось, произошло по прихоти полковника Германа Курбатова.

Утром, когда муж уехал на службу, я с оторопью увидела в конце комнаты его, проходящим из стенки в стенку. Бросилась следом, чтобы поговорить о нашей с Мишей судьбе, но не успела, а на фортепиано нашла записку: "Ваш Булгаков в беде. Срочно разведите их и купите ему и ей квартиры". Зачем? Почему? И кому? Я ничего не поняла, всё ещё не привыкнув к лапидарному стилю полковника. А потом сообразила, что речь идёт о Мишиной жене, Белозёрской, и помчалась, хотя меня, как прежде, не выпускали, и это стоило мне не меньше ста тысяч. Зато теперь он был свободен и ещё одна преграда пала к ногам нашего счастья. Вторую квартиру мы купили позже, когда поженились и были рады вздохнуть свободно. Но это была пиррова победа. Всё было ужасно и страшно. Человек не должен знать своего будущего!"

***

Опять начались дикие срывы падений и взлетов, вымученные тексты и гениальные страницы, хотя, казалось, все невзгоды позади, ничего уже не мешает в жизни, можно писать, как никогда, быстро и ясно, чётко, а главное, много.

Он даже понял прежние свои ошибки в новом свете открывшихся истин и бросился переписывать да не просто так, а сразу набело, и почувствовал, что текст у него получается таким, каким он его давным-давно хотел видеть, то есть с шедевральным блеском, да еще в высшем пилотаже созвучия. И наслаждался крутыми виражами и парадоксами. А потом наступал упадок; тогда он слонялся по квартире или ехал в театр и бил там баклуши, удерживая себя, чтобы не закатить скандал администрации на пустом месте. Но сил не было, и это его спасало от доносов и врагов, ибо все видели, что он медленно, но верно умирает как писатель.

Самым тяжёлым было генерация идей, ибо надо было найти то, что не существовало в природе вещей, что и позволяло погодя угодить в яблочко. И здесь надо было действовать ювелирно тонко, и было много брака, который приводил его в дикое состояние ненависти к самому себе.

И вдруг все предыдущие тексты, которые он сжёг, сработали на сюжет, и когда он открылся через "нехорошую квартиру", а потом и - через Маргариту, Булгаков начал писал самые настоящие чистовики, (хотя темы были несопоставимые); да так быстро, будто не только лунных человеков, но и главный инспектор по делам фигурантов Герман Курбатов вместе с Гоголем стояли у него над душой. Почему-то ему казалось, что они-то больше всех заинтересованы в романе "Мастер и Маргарита" и что это детище и их всей жизни. Однако "тихие мысли" не приходили, и Булгаков потихоньку успокаивался в метафизическом плане и уже не ждал стука в потолок с ощущением висельника, но и не получал того, что получал прежде - чувство безбрежности мира, из которого можно было черпать и черпать. В отчаянии он вопрошал: "Но где же вы, чёрт побери?!" И получал ответку в виде звука, который рождался непонятно где, без направления, без всякого пролога, и это было совсем не то, на что он рассчитывал, а рассчитывал он как минимум не на опосредованную консультацию Гоголя, а на прямой диалог. Впрочем, и без консультации мэтра он понимал, что роман получается, пусть кусками, но получается, пусть диалогами, но всё равно - складывается, что удалось ухватить то звучание, которое редко у кого выходит даже после столько лет мучений; да и в звучании ли только дело? Однако со временем он пришёл к выводу, что это и есть главный критерий гениальности, и находил, что всё более и более приближается в его постоянному состоянию, когда мозг работает, как часы, чётко, ясно и радикально.