Крыло беркута. Книга 1

— Пусть поест… Ну, поднимайтесь же! Нашелся след Минлибики!

Шагали разозлился на голодного паромщика, который, давясь мясом, обгладывал кость. Тут каждый миг дорог, а он расселся… В нетерпении Шагали кинул грубо:

— Набьешь свою утробу, когда нас перевезешь! Успеешь! Все мясо оставим вам.

Русский, перестав есть, укоризненно покачал головой.

— Эх, барин! Видать, никогда ты не голодал…

Верно, Шагалию муки голода были неведомы. Даже когда все вокруг голодали, в юрте Шакмана еда не переводилась, и случалось, что Шагали тайком подкармливал приятелей. Потому в племени и любили его больше, чем отца.

— Что ж, пошли, перевезем, — сказал первый паромщик. — Не раздумал?

— Нет. Пойду по следу кибитки. Поеду в Казань. Все равно я ее найду!

— Дай бог, чтоб жена твоя, бедняжка, не угодила в рабство к хану. Крепкие у него когти, железные, вырвать из них человека — ой-ей какое дело!

— Она — дочь предводителя племени, рабство — не для нее! — закричал Шагали невольно и, смутившись, добавил: — В рабов превращают только мужчин…

— Ошибаешься, дружок! Сафа-Гирей увел в полон и мою дочку. Не для того, наверно, чтоб сделать ее в Казани ханшей. Либо в рабство в другие края продал, либо мается страдалица на тяжкой работе при его дворце. Марией звать ее, дочку-то. Может, услышишь что про Марию, дочь Платона. Скажешь на обратном пути, ладно?

Чуть брезжил рассвет, падала роса, когда Шагали и его спутники осторожно свели коней с парома на другой берег реки. Два паромщика, странные люди, проводили их задумчивыми взглядами.

Шагали тронул коня, взяв направление на Казань.

17

Долгое отсутствие сына обеспокоило Шакмана. Пока Шагали был рядом, на глазах, глава племени и не подозревал, что так сильно привязан к своему кинье. А теперь вдруг затосковал по нему.

Исчезновение снохи Шакмана особо не взволновало. «Значит, так было предопределено, — решил он. — Скотину, коль она тебе не предназначена, в свое стадо не загонишь. Пропала, так пропала. Придется закинуть удочку в другое место. В племя познатней…»

Словам сына: «Не вернусь, пока не отыщу…» — он не придал значения. Вернее, не поверил ему. Как это — не возвращаться из-за женщины! Это же не косяк, отбившийся от табуна!.. Тем не менее Шагали отправился на поиски, удивив своим твердым намерением не только отца.

Крутившиеся возле предводителя подхалимы довели до его сведения тревожный слух: «Сынгранцы напустили на егета чары, опоили… Иначе не переживал бы он так сильно из-за девушки, с которой и виделся-то всего лишь раз!»

Сначала Шакман и на это привычно махнул рукой:

— Ладно, они напустили чары, так вы развейте. Знахарей и у нас хватает.

Но душевная сумятица в конце концов вынудила его призвать к себе муллу Апкадира. Что ни говори, а он, Шакман, имеет преимущество перед другими — может в трудный момент воспользоваться помощью не какого-нибудь там знахаря или колдуна, а муллы. Притом ученого, записывающего все, что видит и слышит. Хоть с виду он тихонький, а больше всех знает, первым узнает, что происходит в мире. Слава муллы Апкадира далеко разошлась, зовут его и в соседние племена, когда надо свершить никах или дать имя ребенку. Потому и узнает раньше других, где что произошло. Теперь уже прозвище «Хорасанский лодырь» забыто. Называют его теперь тамьянским муллой или, что особенно приятно, Шакмановым муллой. Правда, из-за природных его изъянов не отпали еще прозвища «гундосый», «писклявый», но все чаще слышится «Шакманов мулла». И лестно самолюбивому тамьянскому предводителю слышать это: вот ведь — даже муллу считают частью его достояния. Одно лишь омрачало его мысли, когда он думал о служителе аллаха: чересчур разбогател Апкадир, слишком разрослось «святое стадо», топчущее тамьянские пастбища.

«Надо заодно укоротить поводья, придержать его, — решил Шакман. — Не должно быть в племени человека богаче предводителя».

Важный разговор не следует вести стоя. Поэтому, послав одного из слуг за муллой, Шакман поспешил в юрту, сел, скрестив ноги под собой, сунул за спину подушку и принял позу, отвечающую достоинству турэ, — так он будет разговаривать с Апкадиром.

А покуда не подошел Апкадир, Шакман откинулся на подушку, окинул взглядом пространство, видимое через открытую дверь юрты, и задумался о событиях, происшедших за время его предводительства. Замелькали в памяти годы, то пролетая мимо, то вдруг замедляя свой полет и возвращаясь, если с ними было связано что-нибудь существенное. Событий было немало, но больше всего таких, что и вспоминать о них не стоило бы: на душе стало еще тяжелей.