Крысиные гонки

Выждав некоторое время, Калина опять зарядил с левой в солнышко отдышавшейся было девке, и та, задышливо вскрикнув, опять повисла на руках Башки, уронив и голову так, что густые прямые волосы цвета воронова крыла упали на лицо, скрыв и его, и верхнюю часть груди. Не, так не годится! — Калина схватил её за волосы, откинул ей голову назад, зарычал хрипло, поднося блестевшее широкое лезвие ножа то к её смуглому гладкому горлу, то к юным грудям с торчащими маленькими сосками:

— Ну, сука! Выходи на поляну! А то ща твою сеструху кончу у тебя на глазах!! Слышала??.. Тебе хорошо видно?? — он передвинул лезвие ножа к напрягшемуся животу девки, — Смотри, падла! Сейчас отсюда потроха вывалятся!! — он сделал вид, что замахивается ножом.

В кустах поодаль кто-то взвизгнул.

— Чо смотришь — мочкани туда! — рыкнул Калина Хуте, и тот, приложившись, пальнул в кусты на звук.

— Выходи, падла — тогда не будем стрелять! И сестру не тронем! — продолжал разоряться Калина, манипулируя ножом то у горла девки, то у её грудей, то у живота. Опять сбоку вскочил миллионеров сынок — но бывший начеку Шапа опять пинком вернул его на место.

— Зуууля, беги! Беги отсюда, Зуууля!! — раненым медведем заревел мент.

А, ха-ра-шо! Ай, как ха-ра-шо, как приятно! Барно! Правильно, что ему пасть не завязали — теперь вой мента был для Калины слаще самой сладкой музыки, желанней чифира после усталости, приятней самой умелой барехи.

— Базлай, падла, базлай! — Калина чуть сдвинулся в сторону, чтобы и из леса, и валяющемуся рядом менту было хорошо видно освещённую костром девку, оборвал лохмотья футболки с её тела, полностью обнажив её по пояс; затем схватил за пояс обтягивающего трико, оттянул его вместе с трусиками, и, подсунув лезвие, взрезал ткань от пояса до верха бедра; рванул, обнажая.

Чмокнул громко Хута, опуская ствол, всё его внимание было теперь на обнажённой чиксе, бьющейся бессильно, повиснув на заломленных Башкой назад руках; что-то заскулил Нос, держа её одной рукой в обхват за ноги, а другой стягивая пониже, до колен, взрезанные Калиной девкины исподники.

— Кали… Шеф! Давай, а?!! Давай!! Ты первый, давай — нет мочи уже терпеть! — заскулил он уже отчётливо, шаря левой рукой по низу девичьего живота.

— Давай! Давай! — в несколько голосов поддержали подельники; и Шапа поддержал, тоже опустил ствол, не шаря больше стволом по округе.

— У-спе-ешь! — довольно уже загоготал Калина. Вот она — атмосфера разбоя, как раз в самом начале! Самая сладкая! — Ах ты цыпа, рыбинка, изебровая бикса!.. Ща мы тебе мохнатый сейф-то сломаем! Вали её, Башка!

— Слышь… Слышишь, ты, — вдруг отчётливо и как-то даже отстранённо-спокойно подал снова голос мент. Не рычал, как до этого, и не матерился. Это было удивительно, — Слышь… Тебе не жить теперь, понял? Не жить. Кончился ты.

— Кон-чил-ся??? — привизгнул аж Калина, и, оставив девку, с которой Чика уже стащил обрывки трико и трусов до колен; и присел рядом с приподнявшимся ментом, — Это кто кон-чил-ся?? Это ты кончился, мусор, ментяра позорный! Ты у меня сейчас не так запоёшь! — он крутил лезвие ножа у того перед глазами, — Ты ща ещё молить будешь, чтобы я и тебя, и её побыстрее кончил!! А??

— … не жить тебе.

— Это тебе не жить, гад! Может ты ещё что скажешь? Может, ты ещё чем пригрозишь, ааа??? Может, ты ещё и Жёлтого с Сиплым вспомнишь, ааа??? — вдруг всплыло у Калины в голове воспоминание о прошлогоднем унижении от какого-то залётного фраера, жёсткое унижение, когда он так и не смог дать оборотку; а потом долго врал братве, нанизывая всякую херню, чтобы оправдать свою тогдашнюю слабость и своё унижение, рассказывая что Жёлтый с Сиплым крутые воры, делящие территорию, и не след влезать в их разборки, связываться с их людьми. Тогда проканало, но Калина навсегда запомнил тогдашнее своё унижение; и очень, очень хотел снова встретить того фраера, сделавшего его как салагу на малолетке; посчитаться — да не судьба. Пока не судьба.

— … не жить тебе. Паскуда.

— Вали её! — скомандовал, поднимаясь, Калина, и огляделся.

Терпилы под прицелом двух стволов, как и положено, выли и плакали, пригибая головы; парень — миллионерский сынок, елозил что-то на жопе, пытаясь опять, после очередного Шапиного пинка, подняться; Пичуга целился в кучу баб, не забывая косить на голую чиксу, которую Башка с Носом повалили уже на траву и растягивали за руки и за ноги; Шапа опиздюливал воющего и вертящегося на жопе миллионерского сыночка.

Хута, позорник, опустил Сайгу стволом в траву и сунув руку в штаны, глядя на растягиваемую на траве голую чиксу, весь красный, аж шары закатил и пустил слюни.

А, фуцан позорный, хочешь?? Абаждёшь! — и Калина, кинув в траву нож, кивнув Чике, чтобы следил за ментом, — хотя что за ним следить, спеленат как младенец, помоги лучше Носу, вон за ту ногу тяни! — принялся расстёгивать штаны, чтобы достать свой аппарат и приступить, значицца, к работе — а папаня пусть смотрит, пусть смотрит, ага; правильно, шваркни его в торец, Чика! Его потом, как девку отпользуем, — поджарим; хорошо костёр разгорелся, всем видно; а ну-ка…