Он бродил по Москве, вслушиваясь в тревожный гул площадей и торговых рядов. Тут уже не только торговали. Кричали, спорили открыто о спасенном царевиче, грозили, дрались. Кремль возвышался немой громадой, золото соборов словно бы потускнело, съежилось, ожидая небывалых событий. С криком, свистом плетей проносилась гурьба конников, люди на мгновенье смолкали, крестились, потом снова начинали шуметь. Кого-то хватали, но уже были случаи, когда народ вступался и отбивал. В мельтешенье ярких одежд, распаленных лиц, среди крика, плача, битья в грудь он шел молчаливый, погруженный в себя.
Однажды, миновав Соборную площадь, забрел в царский двор. Стрелецкий объезд тотчас его приметил.
— А ну поворачивай, кто таков?
Со стрельцами был сам голова Талдыкин. Талдыкин вспомнил Туренева, ибо два года назад провожал его с датчанами за Москву.
— Никак, это ты, Туренев? Куда путь держишь?
— К царевичу Федору,—неожиданно ответил Михаил.
— А... Ну ходи, ходи...— Талдыкин отъехал.
Михаил пересек двор и направился к Боровицким воротам. Внимание его привлекло странное дерево под одним из окон. Такие он видел только в Италии. Михаил подошел и потрогал ствол. Стукнуло над головой окошко. Михаил поднял голову и заметил, как в нем мелькнуло бледное прекрасное лицо.
*
Сырым мартовским утром Михаила позвали к царю.
Туренев едва узнал Годунова. Лицом пожелтел, осунулся, взгляд не горит, только тускло взблескивает. Годунов полулежал в неудобной окове полутрона, ноги покоились на подставке, под гнутыми ножками которой тлела угольная грелка.
— Ну,- сказал Годунов вяло,— говори, Туренев.
Михаил принялся рассказывать о своем сватовстве.
Речь эту он приготовил давно, она уж много раз прошла в его голове, поэтому теперь он говорил без всякого пыла, как по заученному.
— Складно, складно,— прервал его Годунов.— Все то я знаю из твоих писулек. А на словах-то?
— Государь, я писал, что думал. Прибавить нечего.
— Люб ли тебе жених?
— Государь, я еще прежде говорил, что не гожусь на такое дело. Но старался, как мог. Другого жениха в той земле не сыскалось.
— Значит, исполнил службу?
— Как мог, государь.
— Так...— Годунов привстал, поправил подушки, наложенные за спиной. — Службу исполнил, мы тебя наградим. А теперь расскажи, Михалка, как ты нам измену деял.
— Измену? — Михаил опешил.
— Что дивишься? Аль про свою измену не знаешь?
«Не повредился ли государь в уме?» — подумал Михаил и твердо ответил:
— Я не изменник. Не только государю, себе не изменял никогда.
— А может, забыл? Будешь ли отвечать мне прямо?
— Отвечу,— сказал Михаил.
— Под Севском с ворами знался? Правду говори.
— Государь, под Севском нас остановили разбои, но, про посольство узнав, отпустили.
— Пошто ж отпустили? — Годунов прищурился.— Других не пускают, а тебя пустили?
— Не только меня, все посольство.
— То-то и оно. Аль не знаешь, что вор-расстрига тогда лишь пускает, когда присягу ему дашь, старую отринешь. Иначе кишки вон. Пошто ж тебя да и людей твоих отпустили?
— Государь, со мной был думный дьяк Афанасий Власьев, он послал говорить меня с разбоями, я и уговорил.
— Уговорил! — Годунов всплеснул руками.— А может, уговоришь их повинную принести, Гришку связать и предо мной бросить? Дюжий ты уговорщик. Да знаешь ли ты, сколько моих людей побили на дорогах? Тут уж одно из двух, либо ты к вору переметнулся, либо тебя на суку повесили.
— Бывает и третье, государь,— неосторожно сказал Михаил.
— Какое ж третье? — Годунов приподнялся.
— Может, я сотоварища встретил, он меня и пожалел, отпустил.
— Сотоварища? — прошептал Годунов.
Лик его преобразился. Встал, ногой отшвырнул жаровню, рассеяв по ковру тлеющие уголья. Глаза сверкнули. Еще раз спросил:
— Сотоварища?
Михаил молчал, понимая, что сказал неладно.
— Сотоварища в стане вора? — резко и сильно крикнул царь. — Там у тебя сотоварищи? А я сомневался! Взять его! Пусть на дыбе расскажет про сотоварищей! Тошно мне, тошно! — Застучал посохом.— Измена кругом! Змею пригрел на груди. Все змеи, змеи! На чашу милости чашку яда несут! В пытку его, на дыбу! — Обессиленный, упал в подушки.
На Туренева кинулись, выламывая руки.
*