Ксю. Потустороння история

Я взахлеб смеялась от этого вопроса. Обычно смеялась не так, скорее посмеивалась, хихикала, в голос – очень редко. А тут – ржала, как и ржут все нормальные дети моего возраста. Мне казалась, что такая непосредственность должна нравиться тете Оле. И она, да, улыбалась. Я ржала, я визжала:

– Ой, не могу, теть Оль, ну ты спросила! Это же все знают! Глупость – когда человек дурак!

Тетя Оля рада была, что довела меня до такого веселья. И смешила еще больше, уже нарочно:

– А что такое дурак?

– Это кто глупый!

– Ага. Ясно. Глупый – тот, кто дурак, а дурак – кто глупый. Спасибо тебе, Ксюшечка, без тебя сроду бы не разобралась!

Я умирала со смеху.

И вот я сказала, что хочу к тете Оле.

– Зачем? – спросил папа.

– Мне там понравилось.

– Прямо по классике – в деревню, к тетке, в глушь, в Саратов? Тогда слетай во Владивосток, к маминым родственникам. Вот уж где глушь. Ир, может, вместе?

– Нет.

– Хочу в Саратов, – сказала я.

– А ты уверена, что тете Оле это понравится? Она у нас на инвалидности с сорока лет, ты это знаешь? Регулярно в психушке облечивалась.

– Не заметила, что она ненормальная.

– А диагноз какой? – спросила мама.

– Шизофрения.

– У кого ее нет!

– Хочешь отпустить ее туда? Одна в Испанию полетишь?

– Испания ни при чем, а Ксения совершеннолетняя, пусть сама решает.

Ксенией меня назвала. В голосе холодок. Папа огорчен, но я вижу, что маме того и надо. Она хочет его огорчить, обидеть. Почему?

Да потому же, понимаю я сейчас, почему и я своим решением хотела задеть, обидеть, огорчить папу. В конце концов, кто виноват в том, что с нами произошло? Он. И делает вид, что ничего страшного, жизнь продолжается. Нет, она не продолжается, она кончилась, и начинается другая.

При этом маме со мной было бы легче, но она не хотела, чтобы было легче. И мне было бы комфортней и спокойней в Испании, но я тоже этого не хотела.

Мне было плохо, поэтому я и решила поехать туда, где мне наверняка будет еще хуже. Где все чужое, в отличие от домика в Испании. Там мы бывали десяток раз по месяцу и дольше, там знакомы все соседи, половина – русские, знакома каждая ступенька на каменистой улочке к морю, а в конце ее два брата-араба с утра до ночи стоят за овощным лотком, под навесом, и кричат мне по-испански: «Добрый день, юная синьора! Идете плавать? Возьмите нас собой!»

– Пойдемте! – отвечаю я.

– Мы не можем, работа!

И в тот же день я взяла билет на поезд. Ехать долго, шестнадцать часов, с неуютной ночевкой в вагоне. Ничего, так мне и надо. Дай мне напиться железнодорожной воды, как поет любимый тети Олин БГ.

В купе-СВ со мной ехала женщина в черных обтягивающих брюках и черной обтягивающей блузке, четко показывающей все складки ее тела – казалось, что черный удав несколько раз обернулся вокруг нее.

– Студентка? На каникулы? – спросила она.

– Да.

– А я вот на похороны.

Сейчас все расскажет, подумала я, но нет, она постелила, легла и не меньше часа обсуждала с мужем ремонт квартиры. В чем-то упрекала мужа, в чем-то ремонтников, сокрушалась, что без нее теперь все сделают не так. Потом принесли ужин, она с аппетитом поела, а после улеглась на бок, спиной ко мне, и тут же заснула, и проспала, не просыпаясь и не меняя позы, до самого прибытия.

II

1.

«Париж встретил меня страшной жарой…»

«Берлин встретил меня холодным зимним дождем…»

«Пенза встретила меня…»

«Магадан встретил…»

Мне не раз попадались в разных текстах такие фразы.

И тоже хотелось бы начать: «Саратов встретил меня…»

Но он никак и ничем меня не встретил, не заметил моего появления. Показалось даже, что город и сам хочет быть незаметным, по крайней мере здесь, на привокзальной площади. Площадь окружают безликие дома с казарменными рядами окон, не сразу поймешь, жилые это здания или административные. Чахлый скверик в центре, на краю его, с протянутой рукой, торчит на постаменте Феликс Дзержинский. Постамент массивный, весь в потеках голубиного помета, а сам Феликс маленький и тощий, тоже в белых пятнах, но все же почище постамента. Должно быть, моют. Он стоит задом к вокзалу, передом к городу. Вытянутой рукой словно приглашает приехавших граждан проследовать дальше, но приглашает вяло, скучно, да и лицо у Феликса, я потом посмотрела, довольно скучное. Вроде того, хотите – идите дальше, не хотите – как хотите, я не настаиваю. Удивительная мягкость для основателя ЧК.

Люди и машины перемещались тоже скучно. Казалось, слышишь тайный хор: мы живем своей жизнью, не обращайте на нас внимания. Позже я поняла, что это общая черта саратовцев – стремиться в тень, в неразличимость, безымянность и стертость. Мы вас не трогаем, и вы нас не трогайте.

Сейчас знаю – это особенность не саратовцев, а всех моих соотечественников. Угрюмая скромность. Нелюбовь к резким жестам и громким голосам. Притерпелость к окружающей среде. Подозрительность и недоброжелательность ко всему, что выделяется.

Но все резко меняется, когда оказываешься с соотечественником наедине, лицом к лицу, он тут же весь распахивается и начинает говорить на личные и государственные темы удивительно откровенно.