Кто эта женщина?

Кофе действовал безотказно: горячее волнение разбегалось по крови, впивалось в мозг, заставляя Илью проснуться. И через секунду ему хотелось схватить камеру, пробежаться по улицам, еще только освещенным, но не прогретым солнцем. В этой ранней прохладе Илья чувствовал себя Ихтиандром, попавшим в родную стихию. Зрение становилось зорче, и он замечал детали, которые помогали увидеть мир неожиданным, слегка волшебным: будто вырезанная фигурными ножницами половинка листка зависла в пустоте на уровне глаз – длинная серебристая нить уцепилась за черенок; деловитый жук, поблескивающий жесткими изумрудными крыльями, перебегает дорогу; ребенок восторженными глазами следит за глянцевым черным доберманом, который с тем же выражением смотрит на него, улыбаясь во всю пасть…

Такие зрительные открытия происходили только ранним утром. Потом изо всех домов вываливали отдыхающие, громко переговариваясь, шлепали к морю, чтобы получить желанную порцию ультрафиолета. Город наполнялся чужой жизнью, суетой, гомоном. И становился чужим – до следующего утра.

– Спасибо, что поднимаешь меня пораньше, – сказал он Кире, разглядывая кофейные узоры на донышке чашки.

Кажется, нарисовалось сердце, только неровное – одна половинка больше другой. Что бы это значило? Илье вдруг вспомнилось, что в одном из журналов была рубрика, призывающая сочинить подпись к фотографии. Это ему никогда не давалось, названий своим снимкам Илья не придумывал. За каждым зрителем он оставлял право разглядеть нечто свое… Зачем подрезать крылья фантазии?

– Что ты сегодня снимаешь?

Кира сидела на своей половине постели, поджав ногу, и на него глядело ее колено, блестящее, как омытый камень. Хотелось потрогать его, но Илья понимал, чем это кончится, а ему не терпелось выскочить из дому.

– Сегодня – глянец, – отозвался он без удовольствия. – В полдень нужно быть на месте. Пляжные съемки.

Это была та самая сторона его работы, которая и кормила, и убивала. Бывшая жена отказывалась поверить, что Илья не вожделеет каждую из тех красивых, юных девушек, что снимались для журналов на кромке прибоя. А ему были не особенно интересны такие съемки, ведь задача, ставившаяся заказчиком, всегда была одна и та же. Позы одни и те же. А порой ему чудилось – даже лица…

В такие дни Илья работал на автомате, но рука уже была набита, глаз точен, и снимки получались удачными. Не гениальными, но шедевров и не требовалось. А Илья не пытался протестовать, принимая правила игры, поэтому его приглашали снова и снова.

Пока Кира не высказывалась по этому поводу.

– Хорошо, – отозвалась она и просияла. – А я сегодня попробую испечь китайские маффины.

Илья поморщился:

– Почему – маффины? Всю жизнь их называли кексами.

У нее мгновенно погасли глаза и дрогнули губы. Упрекнув себя за то, что придрался к пустяку, Илья попытался отвлечь ее:

– А почему – китайские?

– А тебе интересно?

«Разозлилась», – отметил он удрученно. Следовало бы приласкать ее и успокоить, но солнце неумолимо поднималось, нужно было бежать…

Илья выбрался из-под летнего покрывала:

– В них есть какой-то секрет?

– Я делаю их с голубикой, – слегка оттаяла Кира. – Знаешь, она просто взрывается внутри! И получается маленький фонтанчик сока.

– Обалдеть, – пробормотал Илья, натягивая шорты. – Стащишь один для меня?

Кира только кивнула, и он понял, что обида все же засела в ее душе. Но возиться с Кирой сейчас было некогда… Нырнув в белую майку, приготовленную ею, Илья коснулся губами ее высокого лба и отступил к двери.

– Не скучай!

Кажется, она ничего не ответила. Впрочем, Илья скатился по лестнице так быстро… Закинул на плечо кофр, подобно верному псу дожидавшийся у двери, натянул сандалии и выскочил за порог.

Утро сразу окатило прозрачными лучами, птичьей радостью и запахами, которые живут лишь в южных городах.

– Как я люблю тебя, – выдохнул Илья.

В тот момент он думал только о своем городе.

Вслух Илья не признавался, но твердо знал, что ни одна женщина не может сравниться с местом, где он родился и прожил всю жизнь. Не существовало на свете той, особенной, ради которой ему захотелось бы уехать отсюда.

Оставалось надеяться, что Кира не станет задумываться над этим… Она была красивой и доброй, но в мыслители явно не годилась. Впрочем, как и его бывшая жена. И это вполне устраивало: Илья признавал, что подсознательно выбирает не слишком умных женщин, рассчитывая не выглядеть на их фоне дураком. Такую, как Лариса, он бы не потянул… А может, и заскучал бы, ведь «многие знания – многие печали», а его тянуло к веселью и радости.

«Нет, я наговариваю на нее, – подумал он о Ларисе. – В ней тоже полно радости жизни. Как ей до сих пор удается находить чему бы удивиться? При этом она еще не глупа. Это и пугает… Пора признать: я сам не семи пядей во лбу, вот и сторонюсь умных женщин. Комплексую перед ними. Все просто…»

Как раз в нем самом гнездилась грусть, которой Илья не находил объяснения. Вся его жизнь прошла в тепле и красоте, и все же он как будто постоянно ждал беды… Ее черная тень закрывала солнце, которое Илья так любил.