Кто эта женщина?

Кира провела старика в зал, где витал запах кексов. На пороге Федор Васильевич поправил спадавшие сзади на плечи жидкие седые волосы. «Может быть, он художник?» – почему-то раньше это не приходило в голову. А вот подумалось, и сразу руки его, похожие на слегка скрюченные ветки дерева, показались другими. Кисть вполне уместно смотрелась бы в этих темных пальцах.

Он бросил короткий взгляд на то место, где раньше стояло продавленное кресло перед телевизором. Куда его убрали, Кира не спросила. Но ей не хотелось думать, будто оно отправилось на свалку… В ее воображении мгновенно возникла история: начинающий художник влюблен в молодую жену соседа, но и с ним дружен, поэтому может позволить себе лишь рисовать Зинаиду. Втайне, конечно… И она остается на его полотнах юной, веселой. Может быть, все эти годы он продолжал видеть ее таковой сквозь неприглядную оболочку старости?

У Киры даже сердце защемило. Схватив старика за руку, она потащила его к столу:

– Угощайтесь, прошу вас! Это я сама испекла.

– Федор Васильевич! – радостно воскликнула Лариса. – Что ж вы так поздно? Мы тут чуть все не съели без вас.

Усаживаясь за столик, он с важностью пояснил:

– Был срочный заказ. У одной мадамы по дороге на пляж отлетела подошва. Пришлось приладить. Кто лучше Федора Васильевича сделает?

«Так он сапожник?» – Ненарисованные полотна осыпались с тихим шорохом. Разочарование показалось постыдным, но возникло так быстро, что Кира не успела его подавить. Лишь постаралась, чтобы тон не выдал ее:

– Вам чаю или кофе?

– Милая какая, – неспешно произнес он, когда Кира убежала на кухню за чайником. – Если б я еще мог рисовать, сделал бы ее портрет. Тебе.

Старик ткнул пальцем в плечо Антона. Тот поперхнулся кексом.

– Мне?

– Впрочем, зачем тебе? Она и так у тебя перед глазами. Я для себя нарисовал бы.

– Старый ловелас! – рассмеялась Лариса. – Годы вас не меняют.

Он удовлетворенно ухмыльнулся и тыльной стороной загорелой руки потер плохо выбритую щеку.

– Твой-то портрет, Ларочка, у меня имеется.

– Я помню.

– Забери после моей смерти. Чужим ни к чему его видеть.

– Ну, зачем вы…

– Да что уж тут? Все ушли. Вот и она. – Федор Васильевич оглянулся на притихший телевизор. И повторил: – Что уж тут…

Осмотрев маффины, он выбрал тот, на котором не было мышиной мордочки – Кира надеялась, что этот пойдет на пробу, но его обошли. Откусив добрую половину, старик неспешно пережевал его, довольно кивнул и подтолкнул Антона:

– Зато вон какая девочка у вас появилась! Еще и руки из правильного места растут.

– Она просто работает у нас, – вяло отозвался Антон. – Ничего больше.

– А что так? Не по вкусу?

– Это я ей не по вкусу. – Он поднялся. – Пойду готовиться, скоро дети сбегутся. Вы тут…

Не закончив фразу, Антон скрылся в коридорчике, из которого выходили служебные комнаты. Старик проводил его взглядом и обернулся к Ларисе:

– Зацепила его девчонка, ага?

– Она с Ильей жи… встречается, с племянником моим, – скороговоркой произнесла Лариса, завидев Киру, выскочившую с чайником в одной руке и вазочкой со свежими маффинами – в другой. – Так что…

– А-а, – понимающе протянул он и тяжело задумался, откинувшись на спинку стула. – «Но я другому отдана и буду век ему верна».

– И «…никогда в церковной тишине не пропоют над нами: аллилуйя!»

– Стихи читаете? – удивилась Кира, поставив вазу. – Я думала, это не так делают.

Лариса только приподняла брови: внутри ее всегда звучали стихи. Уместные строки всплывали в памяти, переплетаясь с собственными мыслями, и порой она ловила себя на том, что думает стихами. Поэтому ей так легко было вести экскурсии, она вся была пропитана строками тех, о ком рассказывала детям.

Заметив ее недоумение, Кира простодушно пояснила:

– Ну, свечи, полумрак, все такое…

– Это всего лишь антураж. Стихи в нем не нуждаются. Люди создают его, если не находят в себе почвы для того, чтобы слова проросли сами. Свечи – это своего рода удобрение.

Смущенно усмехнувшись, Кира наполнила толстостенную чашку, какие обычно закупают для детских кафе, и с надеждой спросила старика:

– И как? Вкусно?

– А? – очнулся Федор Васильевич. – Вкусно… Не то слово! Объедение.

Она рассмеялась от радости:

– Антон тоже так сказал!

– Антону можно верить.

– Я знаю. – Кира посмотрела на него с удивлением.

Поспешив вмешаться, Лариса поднесла руки к вазочке:

– Еще теплые… Правда, как мышки, маленькие такие. Детям не жалко будет их есть?

– Можно нарисовать что-то… Цветочек…

– Вот еще – жалко! – фыркнул старик. – Слопают за милую душу.

– Федор Васильевич детей не особенно жалует, – пояснила Лариса с усмешкой.

Она поглядывала то на старика, то на девушку, удивляясь тому, как они сразу потянулись друг к другу.

«Кира – еще понятно, открытая душа, – признала Лариса. – А дед-то наш еще тот мизантроп! А тут, надо же… Оценил. Интересно почему?»