Кто играет в кости со Вселенной?

Вселенная получила от меня месседж и ответила моментально: покупатели нашлись через несколько месяцев. Старые знакомые, коллеги по полиграфии, заехали в гости. Мы разговорились. И быстро выяснилось, что они мечтают выйти на питерский рынок, а я продать типографию. Им и карты в руки – крепкие управленческие навыки, здоровые амбиции и, главное, возраст – моложе меня на пятнадцать лет. Довольно быстро мы договорились о сделке.

Я собрал семейный совет. Изложил суть решения. В отличие от прошлого, пятнадцатилетней давности, запроса семья на дыбы вставать не стала.

– Жалко, конечно, «Любавич». Столько с ним связано! – ответили домочадцы. – Но, ты говоришь, медведь давит на шею?

– Да, давит.

– Делай, как считаешь нужным.

– Вам все равно, кто ваш отец? – переспросил я у детей. – Директор крупной типографии или молодой писатель?

– Да, в общем, неважно! Тебе видней, – ответили они.

М-да. Даже неожиданно как-то. А я готовил аргументы к долгому спору. Вот и семейная ситуация имеет свой цикл.

Во всей комбинации остался один пункт – сообщить о продаже типографии персоналу. И, что удивительно, это оказалось самым сложным. Как будто перейти Рубикон.

* * *

Почему собрание с сотрудниками оказалось тем последним мостом, который надо сжечь, чтобы закончить с кругосветкой? Почему у меня трясутся руки, и я плохо сплю? Тот самый персонал, который терзал нервную систему все эти четверть века. Почему он последний непроходимый барьер? С которым у меня были классовые, производственные, мировоззренческие противоречия, но который я жалел. А теперь стало еще жальче. Как им будет, привыкшим к патерналистскому стилю управления? В «новой жизни» цацкаться с ними не будут. Взрослеть придется на глазах. Но жалко – взбалмошный, а все же родной ребенок.

Может еще потянуть? Могу, но где больше риска получить психологическую травму: испугаться и не перейти Рубикон на новое поприще или медленно загибаться, не сходя с места? Хотелось, чтобы этот тяжелый момент уже ушел в прошлое, решение пересесть на другой корабль стало самосбывающимся.

Но оказалось, что не все так просто, – вынырнули неожиданные силы, которые меня останавливали от этой пересадки.

Разговор на троих (Пьеса)

Двое в комнате.

Я и Ленин – фотографией на белой стене…

Владимир Маяковский

Действующие лица: Я, Макс (портрет – на стене, голос – за сценой), и Наполеон (скотч-терьер – фото на стене, голос – за сценой).

На сцене за директорским столом сидит Я, вытаскивает из ящиков стола бумаги, перелистывает, просматривает: часть откладывает в стопку, другую часть выкидывает в урну, где бумаги сгорают в пламени. На стене в рамке висит портрет скотч-терьера в профиль. На другой стене висит портрет Макса в анфас. В центре висит большой плакат с логотипом типографии «Любавич» (стилизованный скотч-терьер).

Я (берет в руки визитку, крутит ее, читает). Директор типографии. Звучит. Помню, вручал визитку японцам. В восточном стиле: держа двумя руками за кончики, изогнувши спину, с поклоном. Со стороны выглядело как клоунада. Но испытывал гордость за должность. Теперь вот визитки в расход, сам себе срываю погоны.

Наполеон (голос за сценой). Не понял, хозяин. Что значит «срываю погоны»? Ты что, собрался увольняться?

Я (оглядывается). Кто здесь?!

Наполеон. Это я, твой верный пес и талисман по совместительству.

Я (встает, подходит к портрету). Двое в комнате?! Ты, оказывается, можешь говорить?

Наполеон. Да, и мне не нравится твое настроение – бумаги жжешь, что это?

Я. Да вот, Наполеон, случилось страшное – я бизнес продал.

Наполеон. Страшное, говоришь. Не-ет, хуже. Ты не бизнес, ты меня продал! Своего верного пса, который тебя любил всю сознательную жизнь! Я терпел от тебя и любил. И мне ничего больше не надо было. Не подонок ли ты?

Я. Ох, Наполеон, сложно все. И я тебя любил все твои четырнадцать лет. Ты был отличным псом! Веселым, задиристым. Ты прожил счастливый собачий век (переходит к логотипу). А логотип остается – живет и побеждает. Раньше мы с тобой шли одной дорогой, и все было ясно. Но перед нами развилка. Я пойду нехоженой тропой. Слышал стихотворение Роберта Фроста?

Опушка – и развилка двух дорог.
Я выбирал с великой неохотой,
Но выбрать сразу две никак не мог,
И просеку, которой пренебрег,
Глазами пробежал до поворота.
Вторая – та, которую избрал, —
Нетоптаной травою привлекала…

Наполеон. Стоп! Не надо мне зубы заговаривать. Мы топали вместе и дальше должны идти тем же проторенным путем.