Кто играет в кости со Вселенной?

Вторая – та, которую избрал, —
Нетоптаной травою привлекала:
Примять ее – цель выше всех похвал,
Хоть тех, кто здесь когда-то путь пытал,
Она сама изрядно потоптала.

Макс. Обеспечил психологические тылы и хочешь снова в омут с головой. Не боишься провала?!

Наполеон. Времени сколько тебе судьба отмеряла – неизвестно. Не успеешь надуть паруса – превратится твоя бригантина в летучий голландец. Печаль будет. А удача тебя оставила – раз задыхаться стал.

Я. Надеюсь, что писательство станет «моим делом», и везение вернется. Нужно найти новую игру для себя, новый кураж. А лучше, что ли, издавать старческие хрипы, шаркая по ухоженной просеке.

Макс. Считаешь, что второе слагаемое в формуле Эйнштейна важнее первого?

Наполеон (Максу). Не отвлекайся от темы, арбитр. И не защищай предателя. Он хочет нас продать. Надо помешать.

Я. Возврата нет – договор подписан.

Наполеон. Пока не объявил сотрудникам, Рубикон не пройден. Ты то жалуешься на персонал, то жалеешь. И им ломаешь жизнь своим уходом. Не только мне. Ходишь по спирали. Подожди и увидишь дверь на новый виток.

Я. Все давишь на больные мозоли (идет кругом по сцене). Прочел недавно одну умную книгу. При капитализме работники отделены от результатов своего труда – выполняют узкую операцию, а что получится на выходе – не видят и не чувствуют. Психика болеет, им кажется, что они превращаются в роботов. Помнишь, Макс, с чего ты начинал? Бабушки-переплетчицы складывали из листочка буклетик вручную, видели результат. Потом я к ним притащил фальцевальную машину – она упростила труд, они только настраивали ее, а далее – автоматика. А сейчас машины стали такие умные, что уже не машина для человека, а человек для машины – не надо даже настраивать, осталась одна «человеческая» операция – «заброска бумаги» в приемку. Просто еще не придумали автомат, который может это делать – человек стал довеском к машинам. Вот это настоящий слом психики.

(Я замолкает, нарезает круги по сцене, останавливается перед портретом Макса.)

А я без удачи работникам не нужен. Если дела у типографии пойдут вниз – это не слом, это ползучий спад. Что еще хуже. Выход на новый виток нужно искать!

Макс. В стихотворении Фроста ключевая строка – «просеку, которой пренебрег, глазами пробежал до поворота». Посмотри хотя бы мысленно – вдруг протоптанная дорожка верная, и не надо менять на заросшую травой? Мы не торопим тебя. И ты не торопи время. Подумай еще раз. Семь раз отмерь. Ошибка будет фатальна.

Я. Думаешь, мне легко принимать такое решение? Надо уступать дорогу молодым, чтобы они строили по схемам, методичкам. Тебе же, Наполеон, лучше будет.

Наполеон. Твое звание – король государства «кривых рефлексий». У тебя в голове каша. Потом захочешь же вернуться на развилку, будешь просить, чтобы я тебя простил.

Я. У Фроста как заканчивается?

Но, помня, как извилист путь любой,
Я на развилку, знал, вернусь едва ли.

Ладно. До встречи. Я пошел семь раз отмерять.

(Я подходит к столу, откладывает все бумаги в сторону, потом подходит к стене и снимает портреты Наполеона и Макса, кладет их на стол рядом с бумагами фотографиями вниз, уходит.)

Макс. Как считаешь, он отменит решение?

Наполеон. Нет, он упрямый. Надо было сильнее усовестить его. А ты развел сопли – «буду арбитром!», «подумай!».

Макс. А мне кажется, что отменит. Мы его убедили логикой.

Наполеон. Какая логика?! Не смеши! Ты его так и не понял за тридцать лет! Он пошел прислушиваться к интуиции. Нам надо было давить на эмоции – вот был шанс.

(Антракт)

Глава 2. Собрание

Не стоит бояться перемен – чаще всего они случаются именно в тот момент, когда необходимы.

Конфуций

Роковое для себя и будущего типографии собрание я назначил на понедельник. Объявление вывесил в четверг после обеда. Главный вопрос повестки дня держал в секрете, закамуфлировав под обтекаемую фразу «Организационные моменты». Ночи на пятницу, субботу, воскресенье и понедельник ворочался в бессоннице. Затылок болел нон-стоп, медведь на шее сидел плотно.

То ли почувствовав неладное, то ли по другой причине, но на собрание пришли почти все. Я вышел перед людьми, глубоко вобрал в себя воздух и открыл рот. Настала пауза. Перед взором пронеслась вся история типографии от юношеской мечты иметь свой маленький станочек «Ромайор» до постройки здания.