Кто ищет, тот всегда найдёт. Роман

          - Это подорожник, самый лучший природный лекарь для ран: и воспаление снимает, и не даёт загноиться, и подсушит, и боль утишит…

          - … и врать ты больно горазда, так я и поверил, - перебиваю стрекозлиху. – Ладно, мотай,  угробишь – на иждивение возьмёшь.

          Она стрельнула глазами мне в лицо, улыбнулась:

          - Обязательно угроблю.

          Вот и пойми её: то ли хочет угробить на самом деле, то ли взять на иждивение. Только зря она: со мной мороки не оберёшься, мне самому с собой часто невмоготу бывает.

          - Ну, вот и всё. Любо-дорого, - похвалила себя за тугую повязку. Знает, что от меня не дождёшься. А за что? Нет, всё же хорошо, что такая маршрутная напарница попалась.

          - Больному, тем более потерявшему много крови, нужно усиленное питание, - намекаю скромно, хотя хочется попросту заорать «Жрать хочу!»

          А она, похоже, собралась улыбками кормить.

          - Во-первых, - говорит, лыбясь, - от потери дурной крови хуже не бывает, а во-вторых, - ещё шире растянула бесстыжие заветренные губы, - на ночь есть вредно.

          Врезать бы ей! Да нельзя – женщина. Убью одной едко-саркастической фразой. Пока туго соображал на голодный желудок, она продолжает издеваться.

          - Поэтому на ужин у нас будут гренки…

          Тоже мне английская леди с рязанской родословной.

          - … с горячим молоком и чаем, - и тихо заржала, словно разбавив молоко и чай ядом.

          Стукнуть всё-таки? Лучше потом. Не люблю ничего делать сразу, надеясь, что потом и вообще не понадобится.

          - Можно мне без смокинга?

          Она мило улыбнулась, укоризненно покачала головой:

          - Тогда, чтобы тебя не смущать, я тоже не надену вечернего платья.

          И мы захохотали, и вода в котелке закипела, и грузинская заварка наполовину с соломой смирила клёкот – сначала всплыла с пеной, а потом опустилась на дно, открыв коричневатое пойло бледного цвета и без аромата. Хозяйка, не жмотясь, выставила сервиз из двух кружек, покрытых драгоценной эмалью по железу, чайно-коричневых изнутри и серо-сажистых снаружи, и вот, наконец, вожделенный бело-голубой допинг с помятым боком.

          - Открывай, - подаёт Марья нож.

          Это мне нравится: можно облизать срезанную крышку и нож. Я совсем не толстый и точно не жирный, хотя сладкое – моя слабость, особенно сгущёнка – могу за раз съесть без ничего целую банку, а на спор и две, если чужие. Три, правда, не приходилось, но думаю, что не выворотило бы. Сейчас мне крупно повезло: к крышке пристало много засахаренного молока, но я, помедлив, с сожалением соскрёб его обратно в банку, и даже нож обтёр о край. Пусть видит, что и мы воспитаны не хуже разных там задрипанных великобританишек.

          - Мне чаю полкружки – прошу скромно.

          - Что так? – удивилась Марья, поскольку чай и курево у таёжников – главные удовольствия. Вычерпала единственной алюминиевой ложкой плавающую сверху грузинскую солому и осторожно через край котелка наполнила кружки дымящимся допингом.

          - Молока добавлю, - выдал тайну.

          Она с любопытством взглянула на меня, но сделала по-моему. Я чай не люблю и не понимаю, зачем нужно надуваться горячей водой и беспрерывно бегать за кусты. Меня вполне устраивает чистая вода, особенно со сгущёнкой или вареньем. Можно, на худой конец, с рафинадом или конфетой. Себе она почти совсем не добавила сгущёнки. Привередничает. Ну и пусть! Больному больше достанется. Тоже мне, цаца манерная. Жрала бы, пока есть, и другим аппетит не отбивала.

          - Чё ты без молока?

          Она, отхлебнув, поставила горячую кружку на дерево.

          - Не люблю сладкого.

          Вот тебе на! А ещё девка! Не может такого быть.

          - Да ты не обращай на меня внимания, пей.

          А и то: зачем обращать, тратить время – себе дороже. Каждый по-своему с ума сходит. Выдув две кружки и ополовинив банку, затомился. Смотрю, и она после одной пустой осоловела. Пора бы и на покой. Да будет ли он?

          - Как будем восстанавливать утраченные силы? – спрашиваю, отказываясь от инициативы.

          - Не знаю, - отвечает, замявшись и отвернув голову к костру, словно там ищет ответ.

          Я тоже не тороплюсь с деловыми предложениями, не форсирую деликатную тему.

          - Ты как, не храпишь во сне? – захожу культурненько с фланга.

          - Не-е-ет, – растерялась Марья от неожиданного вопроса.

          Крушу тогда прямо в лоб, пока она в панике:

- Тогда можно устроиться рядом, - и больше ни слова, чтобы не показать заинтересованности.

          Одной лежать в холоде и темноте ей страшно, а высидеть у костра после дневного шараханья по тайге и нервного перенапряжения невозможно. Остаётся, как и предполагал, согласиться

          - Делай, как знаешь.

          Опять я крайний! Ну, погоди!

          - Делать будем вдвоём: я – руководить, а ты – вкалывать.

          Съела? А ей хоть бы хны! Довольна.

          - Слушаюсь, начальник.

          - То-то, - построжил зарвавшуюся бичиху и объясняю: - Делаем, значит, так: костёр переносим на новое место, рядом и по ветру от этого. Освободившуюся земляную сковородку тщательно очищаем от  углей, накрываем лапником, валимся на него в обнимку ногами к костру, закрываемся с головой брезентом и паримся до утра. Ясно?

          - Ясно, - с готовностью ответила понятливая работяга и уточнила по вредности: - Ты – на левом боку, я – на правом.