Кто они такие

Зайдя к себе, я собираю сумку. Дом спит. Электронные часы на печке показывают полночь. Я достаю из-под кровати обувную коробку «Найк» и беру из заначки три тысячи. Этого должно хватить на какое-то время, и, по-любому, я уверен, меня ждут серьезные движи, так что я сюда еще добавлю. Беру ствол. Он в той же коробке, под всеми полтинниками: моя «Звезда 9-мм» с глушителем, снятым сейчас, завернутая в промасленную футболку и два синих продуктовых пакета. В обойме восемь пуль, а в обувной коробке валяются еще две. У меня такое чувство, что они когда-нибудь понадобятся мне. Я убираю три косых в карман рюкзака, где лежит пособие по теории литературы, линованная бумага, «Капитал» Маркса на немецком и ручки. Потом беру кое-что из одежды, заворачиваю в нее ствол и кладу в основную часть рюкзака. Я ухожу, не разбудив ни отца, ни мать. Я стал призраком.

Бегу назад тем же путем, через переулок, по мосту, перевожу дыхание и набираю Готти, сказать, что только выхожу с маминой хаты, ганста, ты где? Он говорит ждать его на Хэрроу-роуд у бензоколонки. Мы идем назад, в Южный Килберн.

Ночь сглаживает Южный Килли, оранжевый свет кварталов и черные тени высасывают цвет из этих мест. Мама Готти живет в квартале Д, в Вордсворт-хаусе. Четыре этажа, и всегдашняя темнота разливается над балконами. Это место имеет дурную славу. Мне почти нестерпимо хочется перевести дыхание, прежде чем я вхожу в подъезд за Готти, но поскольку уже третий час ночи, квартал окутан плотной тишиной. Готти рассказывает историю, как два феда под прикрытием – мужик и баба – косили под торчков и вышли на балкон Квартала Д. Братва их раскусила, говорит Готти, так отмудохали, что мама не узнает, содрали всю одежду, забрали наручники и рации и прочее дерьмо. Ты бы видел, брат, как в квартал нагрянули легавые. Два фургона, полных спецназа, совсем озверели, каждую дверь высаживали с ноги, говорит Готти и смеется, гравий в голосе.

Связался с кем-нибудь? – спрашиваю я, до того охота накуриться. Неа, но я знаю одного типа, у кого есть. Просто стучишь ему в дверь и будишь его, говорит Готти.

Зайдя в подъезд, я отмечаю, что камеры внутри закрашены черным спреем. Мы идем по лестнице на второй этаж, пахнет травяным перегаром и мочой. Наверху здесь как в Блейк-корте: длинный балкон, смотрящий на парк, в сторону Комплекса, и ряды дверей. Одна из ламп на площадке мигает, затухает, снова вспыхивает и дальше борется за жизнь. Я думаю о том, как здесь зависает вся братва Квартала Д, высматривая федов, врагов, торчков, смачно базарит во весь голос, незаметно держа пушки под рукой, и кажется, они сорвали звезды с неба и вставили себе в зубы, а кругом грязный бетон, исхлестанный дождем. Готти подходит к двери и пару раз хлопает по почтовому ящику. Никто не отвечает, и он хлопает снова.

Хах, говорю я, может, чувак совсем в отключке, а? Да мне похую, говорит Готти, встанет. Он снимает капюшон и оборачивается, глядя на парк, залитый ночью, и тусклый свет очерчивает его круглую голову. Он наклоняется через край, плюет в парк, оборачивается, подходит к двери и снова трясет ящик.

Дверь открывается, и появляется такой высокий светлокожий брателла с хмурым видом. Говорит, здоров и трет глаза. Готти говорит, дай мне дурь, и чтобы годную. Брателла ничего не говорит о том, что Готти стучится к нему около двух ночи.

Он говорит, что ты хочешь? Готти такой, что ты хочешь, Снупз? Заторчать. Готти такой, постарайся, чтобы это штырило, ага, мелочевка мне не нужна, я же знаю, у тебя лимон.

Брателла уходит и через минуту протягивает мне траву, завернутую в пленку. Я говорю, порядок, и даю ему двадцатку, и Готти говорит, лады, тогда брателла закрывает дверь, и я слышу звук замка.

Я иду за Готти, и мы поднимаемся по лестнице на четвертый этаж. Одна из лампочек с пластиковой крышкой на лестнице почему-то розовая. Все другие желтые. Часть крышки отбита, и я замечаю на остром краю паутину. И там висит толстый бурый паук, но я его не убиваю, потому что Капо как-то сказал мне, что пауки спасли Пророка, когда тот убегал от врагов.

Мы поднимаемся наверх, и когда я иду по площадке, замечаю сверток из белого целлофана, похожий на мусор, засунутый в водосток с краю балконной стены. Готти берет его, кладет в карман толстовки и говорит, чуваки нычут хавку, гальками, как раз для кошаков, и он смеется, но в глазах его холодный космос. Отпад, говорю я, неплохо для одной ночи, и мы оба смеемся. Мы заходим к его маме. Открываем дверь, затекаем и тихо закрываем. Я иду за ним в его спальню.