Кто они такие

Я сижу сзади и слушаю разговор Готти с водилой. Куинси рассказывает Готти, как на прошлом движе у них не было второго едока. Был просто один чумовой брателла по имени Сверкун и Куинси за рулем. Сверкун схватил одну бабу, говорит Куинси, но не смог снять с нее перстень. Палец был слишком толстый. Она стала кричать, и Сверкун попытался выкусить из перстня здоровый камень и выломал себе передние зубы. Прибежал к коню с воплями и оставил кровь на перстне – чистая ДНК. Довольно скоро его прищучили. Впаяли шестерку. Шесть лет в неволе, два сломанных передних зуба, никаких камней.

Ничего себе, говорю я, а Готти, не, охуеть ваще.

Готти посматривает в окошко, ожидая звонка Большого Д, и я замечаю, как оторван весь этот момент от обычной жизни, словно для нас больше нет времени, а мимо едут тачки, полные обычных людей с обычными жизнями, не ведающих о том, что мы вот-вот изменим ритм чьего-то бытия. Мы в видеоигре. Ебать, мы в «Крутом угоне». Правды нет. Все дозволено.

Звонит мобила Готти.

Какую? – говорит он и смотрит в окошко.

Я вижу коня Малого через две тачки от нас. Натягиваю перчатки и надеваю на голову клаву.

Вижу ее, вижу, говорит Готти, всматриваясь в боковое окошко, кладет мобилу на панель и говорит Куинси тормозить. Я чувствую, как сердце стучит в животе, а в груди у меня пусто и гулко, чувство почти такое, словно хочется быть где-то не здесь, когда я вижу, как Готти натягивает резиновые перчатки – флоп-флоп – и клаву, и чернота сливается с его глазами, и я натягиваю свою клаву, и он говорит, идем, Снупз, и открывает дверцу, пока тачка притормаживает посреди дороги.

Через дорогу подворотня с высокой каменной аркой – белый камень поблек в сумерках – и туда заходит женщина: полноватая блондинка, длинные волосы, зеленая дутая куртка с меховым воротником – как раз какие носят богачи, словно только из-за города, после охоты на лис или еще какой хрени, – и я выхожу из коня, и дорога с машинами и капельками света размывается вокруг меня, и есть только этот миг. Каждый миг пожирает предыдущий. Каждое рождение – это смерть. Прямо сейчас кто-то рождается, а кто-то умирает. Случка, жизнь и смерть – это все едино, и все так скоротечно, потому что стирается миг за мигом, исчезая без следа.

Луна погружается в облачную трясину, и мы бежим – черная клава обтягивает мне лицо, – бежим через улицу, пока добыча заходит в подворотню. И вот мы в подворотне, и я чую, что готов ограбить саму ночь. Приближаясь, мы замедляемся, крадемся, словно тени, и клава, похоже, слилась с моим лицом, и кажется, я не дышу с тех пор, как начал бежать, и в следующий миг я позади добычи, и время замирает.

Все позади нас исчезает. Я замечаю красную деревянную дверь с латунным номером 35 и окна рядом с дверью, светящиеся оранжевым, таким теплым, сквозь тонкую белую штору, и горшки на подоконнике с розовыми цветами, а зеленая листва кажется синей в тусклом свете, – и все это за долю секунды, пока я не смекаю, что добыча вот-вот войдет к себе в дом. Над дверью включается свет, и все светлеет, и я понимаю, что она сейчас обернется, птушта почует нашу энергию, затемняющую свет, хотя рука ее со связкой ключей поднимается к двери, и я выпрямляюсь – и вот я уже тень, окутавшая ее.

В тот момент, когда я хватаю ее, я чувствую себя бессмертным. Чувствую ее подбородок над своей рукой и понимаю, что все делаю правильно – как показывал Готти, – и закрываю ей рот правой рукой и слышу свои слова, тихо-блядь-и-не-рыпайся, и ее крик замирает в горле, и мне интересно, какое у нее лицо, пока я ее прижимаю к себе, и думаю, только бы не укусила за руку, так что я давлю ей на рот, словно хочу проломить. Готти снимает с нее часы, и я слышу металлический щелчок. Готти – это дух, призрак, его инстинкты берут свое, и руки добычи тянутся к нему, хватая воздух блестящими пальцами и чуть дрожа, и я снова тяну ее на себя и чую, как она тяжело оседает. Готти срывает золотую цепочку с ее шеи и скручивает перстень с камнем с одного пальца, но не может скрутить самый большой – застрял или типа того, – и он смотрит на меня и делает ноги, утекая из этого момента, и реальность снова врывается волной звуков и цветов, и добыча сползает на землю, когда я отпускаю ее. До меня доходит, что я, наверно, схватил ее слишком сильно и усыпил, она реально храпит у себя на пороге, и меня больше не шарашит давление и пульс, и я все четко слышу и вижу, и наклоняюсь над ней и скручиваю сверкающий камень со среднего пальца, но лица ее все равно не вижу, хотя смотрю прямо на него, а потом поворачиваюсь и иду за Готти со двора.