Кто они такие

Позже, когда опускается вечер, я оттягиваюсь на районе с Готти и Мэйзи, попивая коньяк «Реми-Мартин». Мы выходим на Килбернский большак, и я хватаю одного брателлу захватом, а Готти чистит его карманы и отжимает мобилу, бумажник, часы – убитые «Сейко», – и, как только я его отпускаю, брателла несется через трассу, словно хочет, чтобы его переехали. Затем мы возвращаемся в Квартал Д, и нам даже не надо никакой дури, птушта нас и так вовсю штырит от жизни. Я валюсь на койку, даже не сняв кеды. Готти лежит на полу и крутит стрелки часов, которые мы отжали у чувака, словно пытаясь приблизить завтра. За окном трепещет рваная ночь, и я слышу, засыпая, как Готти говорит, йо, Снупз, нигеров мочат каждый день, брат, и его смех рассеивается в темноте, заполняющей мои глаза.

Искатели скорой поживы

Эта пословица, относящаяся к последним дням, касается тех, кто ищет скорой поживы… кто презирает Завет и не верит в Бога… Как грабители поджидают они человека… они презрели слова Завета.

Фрагмент Свитков Мертвого моря

В то утро я сказал лекторше захлопнуть варежку. Мне позвонил Готти и сказал, я нашел нам серьезный движ, брат, выцепи меня после универа. Затем я пошел на лекцию, чувствуя, как меня распирает, и сказал лекторше захлопнуть варежку. Весь год все, кто писал диплом по английскому, набивались в лекционный зал слушать, как кто-нибудь рассказывает про Ницше и «Рождение трагедии».

Начинается лекция. Я сижу на галерке, весь в черном – в трениках «Найк» и куртке «Авирекс», – и иногда что-то записываю. Прямо передо мной три цыпы шепчутся и смеются. Лекторша замолкает, поднимает взгляд на задние ряды и говорит, если хотите разговаривать, вас тут никто не держит. Она уставилась в мою сторону, и несколько рядов студентов оборачиваются и смотрят на меня. Лекторша продолжает рассказывать про Ницше, я продолжаю что-то записывать, девчонки продолжают шептаться. Лекторша снова замолкает и говорит, слушайте, если вы намерены и дальше разговаривать, выходите, вам здесь нечего делать, и смотрит мне прямо в глаза. Студенты оборачиваются. Лекторша возвращается к Ницше, а меня начинает колбасить. Я встаю и спрашиваю, вы со мной говорите? Она поднимает взгляд от своих заметок и говорит, да, если вы хотите и дальше разговаривать, можете просто уйти, а я говорю, захлопни варежку, и весь зал в один голос втягивает воздух и замирает, затаив дыхание. Я вообще сидел молча, говорю я, не надо делать произвольных обвинений, которые вам нечем подкрепить, или будете бледно выглядеть, как сейчас, и она говорит, вы можете уйти? А я ей, нет, блядь, не могу, и сажусь, а она остается стоять под прицелом всеобщего внимания, шелестит бумагами, словно пытаясь выровнять стопку, и продолжает лекцию.

Когда лекция кончается, я выхожу из зала, глядя волком на всех, кто смотрит в мою сторону, и они сразу молча отводят взгляд. Я набираю Готти и рассказываю об этом, и он такой, зуб даешь? Те на всех покласть, Снупз, говорит он и смеется, а я ему, зуб даю, брат, я вообще сидел молча, и тогда он говорит, я нашел нам серьезный движ этим вечером, братан, так что свяжись со мной, как буш свободен, и я говорю, само собой, брат, и иду на семинар.

На семинаре я понимаю, что очень немногие читали «Рождение трагедии», «По ту сторону добра и зла» или еще какую хрень Ницше, которую нам задавали, птушта никто нихрена не говорит, а если кто и читал, они помалкивают, словно не хотят делиться своим мнением. Люблю семинары. Можно добраться до самого мяса идеи, разобрать по косточкам и смешать все в кучу. Впрочем, «Рождение трагедии» – это такая тяжелая хрень, трясина слов и идей, и я говорю преподу, мне пришлось заглядывать в гребаный словарь, и кое-кто из студенток смеется и поглядывает на мои клевые грилзы. Но все равно мне не терпится, чтобы кончился семинар, – хочется скорее связаться с Готти. Профессор говорит о том, что человеческое страдание служит подтверждением нашего существования, и я принимаюсь водить пальцем по граням брюликов в одном моем зубе, глядя на лица в комнате – внимательные, равнодушные, – и думаю, вы не знаете про себя того, что знаю я, и тяну руку. Профессор говорит, Габриэл. Один из выводов, которые делает Ницше, говорю я, в том, что нравственный закон – это просто нормы поведения, определяемые уровнем опасности, при котором живут индивиды. Если вы живете в опасные времена, вы не можете позволить себе жить по моральным стандартам тех, кто живет в спокойном мире. Так что это вообще-то не какая-то универсальная естественная штука, вы меня поняли, и профессор говорит, все сейчас поняли это?