Кто там ходит так тихо в траве

Во-первых, ночью, в тот день, когда я вернулся со стадиона, я, лежа в кровати и уже засыпая, неожиданно вспомнил кое-что... не знаю, можно ли назвать это событием. Кажется, я говорил о том, кто заходил ко мне, пока я болел: девушка-врач, Сашуля и Рыбкина, Дымшиц. Это неверно, заходил еще один человек, в первый же день болезни, когда температура у меня была высокая и я даже бредил вечером. Смешно, конечно, но в бреду я услышал и запомнил почти весь разговор этого человека с мамой, а после, когда температура спала, я начисто забыл о том, что такой разговор вообще был, — провал памяти. И вот ночью, засыпая, я вдруг вспомнил, что разговор такой был, и почти весь этот разговор вспомнил, может, пропустил только два или три каких-нибудь слова. Разговор между мамой и Евгенией Максимовной, нашей классной руководительницей. Сначала был звонок в дверь, после очень глухо, в прихожей: «Здравствуйте» — «Здравствуйте» — и еще что-то, и после этого уже разговор на кухне: я сразу узнал голос Евгении Максимовны.

— Что с ним такое? — спросила она.

— Ах, не знаю, — сказала мама. — Простуда. И очень высокая температура.

— Вы не расстраивайтесь, я думаю, все обойдется. Поболеет и поправится. Не бойтесь только.

— Я так надеюсь, — сказала мама. — Ведь вообще-то он крепкий мальчик. Сибирь, лыжи, понимаете?

— Конечно, конечно. А увидеть его нельзя?

— Ох, — сказала мама. — Вы уж не сердитесь, пожалуйста, но лучше не стоит, температура очень высокая, он лежит все время, закрыв глаза. Какой он вообще? Я волнуюсь.

— Я не совсем вас понимаю.

— Ну, как он в школе? Как учится? Как дружит с другими ребятами?

— Я думала, вы и так все знаете от него самого?

— Как? Что «все»? Что именно? Он...

— Нет, вы не беспокойтесь, с ним все в порядке, просто я была уверена, что он от вас ничего не скрывает.

— Да, это так, он сообщает нам все отметки. Но насчет дружбы с другими детьми я не до конца спокойна. Новая школа, знаете ли, огромный незнакомый город... А он, по-моему, такой необщительный.

— Ерунда, — сказала Евгения Максимовна. — Это ничего не значит. Мало ли что необщительный.

— Так вы согласны, что он необщительный?

— И да, и нет. Я его еще мало знаю и вообще не тороплюсь с выводами никогда. И вы знаете, почему?

— Почему же? Нет, не знаю.

— Я сама, когда была ребенком, была ужас какая необщительная. А необщительные дети очень внимательные на самом деле дети, конечно, не всегда, раз они замкнутые, но иногда — очень, ко всему приглядываются и не торопятся делать выводы.

— Вот никогда бы не подумала, что вы были необщительной, — сказала мама. — Я вижу вас в первый раз, и сразу заметно, что вы очень общительная.

— А почему это вас так заботит? — спросила Евгения Максимовна.

— Ка-ак? Но ведь эти дети так страдают!

— И пусть. Это очень воспитывает человека. Такие люди никогда почти не становятся потом холодными сухарями.

— А если дети страдают чрезмерно?

Что-то вдруг на секундочку загудело тогда у меня в голове, и что ответила Евгения Максимовна, я не расслышал.

Потом я снова услышал мамин голос:

— Я бы так не хотела, чтобы мой Митя вырос холодным сухарем. Ужас какой!

— А ваш Митя и не вырастет холодным сухарем.

— Страшно подумать.

— А вы так и не думайте.

— Вы очень славная, — сказала мама.

— Спасибо, — сказала Евгения Максимовна и засмеялась. — Это потому, что я была необщительная.

Дальше то ли разговор их окончился, то ли я уснул, не знаю, не помню.

Я вспоминал этот разговор ночью после возвращения со стадиона с удовольствием. Почему — неизвестно совершенно. Я думаю, что тогда, не будь у меня такой высокой температуры, я бы завелся: что это вообще за манера — разбирать человека по косточкам, разглядывать, как микроба под микроскопом?! Но теперь, когда прошло столько времени, я понял, что все тогда было нормально: я был уверен, что никогда бы Евгения Максимовна не стала так говорить обо мне, если бы знала, что я ее слышу. Мало ли что я иногда думаю о других людях, вот и она тогда думала, вслух. В общем, почему я не сердился теперь, не мог рассердиться на нее за тот разговор, это понятно, а почему мне понравилось даже то, что́ она говорила, совсем неясно. Про «сухаря» ясно. Кому охота быть «холодным сухарем»? Я так этого иногда просто боюсь. Рыбкину я, например, вовсе не потому обидел, что был «холодным сухарем», по другой причине, по плохой, но все равно я не «сухарь», нет. А вот почему мне понравилась Евгении Максимовны мысль, что «страдание воспитывает человека», в этом я разобраться не могу, а ведь понравилась. Я лежал тогда ночью и думал: «Правильно. Все верно. Страдаешь и страдай. Раз уж так выходит, то страдай как следует и не бойся. Мучайся и терпи, герой. Все верно». Я думал так и совершенно не хотел страдать, и все равно радовался тому, какая это хорошая мысль. Я уснул тогда и проснулся утром в прекрасном настроении, бодрый и веселый.

Уроки в этот день пролетели как-то незаметно, и я радовался, что вместе с классом иду сегодня на экскурсию по заводу и увижу там Дымшица.