Кто там ходит так тихо в траве

Я приставил бинокль к глазам и стал поднимать его от футбольного поля наверх, к небу, и вдруг увидел, как по центральному проходу сверху вниз спускаются двое: она — толком не разобрать в чем, а он — в белом свитере; неожиданно сердце у меня сжалось. Я так сильно придавил бинокль к глазам, что у меня дух захватило, и все же не мог понять: они это или нет. И похожи и не похожи. Я подумал тут же, что это просто чисто внешнее сходство, видно, что мальчишка и девчонка, а он еще в белом свитере, мало ли что, и я потому так разволновался, что испугался, что это они, а вовсе не увидел, что это именно они. И в этот момент я догадался, что, может быть, я себя просто так успокаиваю, а это они на самом деле, и, хоть я это толком даже в бинокль рассмотреть не могу, я все же правильно чувствую, что это они, именно они: Тома и Саша Вербицкий из английской школы.

Совсем мне стало худо. И Рыбкина это почувствовала. Голос у нее дрожал, когда она спросила:

— Ты что так пристально на них смотришь?

— С чего ты взяла, что пристально? — ответил я хрипло.

— Я вижу.

— Чего ты видишь?

— Ничего не вижу! Все я вижу! Дай мне бинокль!

— Еще не хватало!

— Ага, вот видишь, ты не даешь, не хочешь, чтобы я их как следует разглядела!

— Кого «их»? Кого «их»? — почти заорал я.

А она что-то повторяла, и голос ее дрожал, и конечно ей и в голову не приходило обрадоваться, что Тома все же не со мной дружит, а с этим Вербицким; ей просто было не по себе оттого, что из-за Томы не по себе стало мне, и когда она сказала: «Это Тома, я чувствую» — я вскочил со скамейки и бросился по лестнице наверх.

Она догнала меня уже на другой стороне стадиона, внизу лестницы, и дальше мы шли медленно и молча, мимо прудов по пустому парку, почти до самого трамвая.

Когда до него оставалось метров пятьдесят, во мне опять что-то закипело, забулькало, как в вулкане, и я сделал такое, отчего мне до сих пор стыдно, невероятно стыдно, хотя я так и не разобрался до сих пор, как я мог так поступить.

Я быстро вынул из кармана записную книжку, достал из нее лотерейный билет, который я купил тогда на почте, когда убежал от класса с залива, сунул его Оле Рыбкиной в руку и помчался на трамвай. Будто я сказал, подлец: на́ вот, только не расстраивайся...

Она так и не сумела меня догнать, а может, она и не бежала. Скорее всего.

У самого моего дома, во дворе, в полной темноте я увидел, как вспыхивает, дрожа, и гаснет яркое, слепящее бело-голубое пламя. Я подошел ближе: это была электросварка, двое рабочих в специальных, по-моему брезентовых, комбинезонах и шляпах и специальных щитках перед глазами, чтобы не слепило, сваривали здоровенную трубу; рядом двор был весь разрыт.

Глаза мне слепило очень сильно, один из рабочих прикрикнул на меня, чтобы я не стоял близко, я стал отступать к своей парадной, жмурясь, глядя на вспышки голубого огня и рабочих, склонившихся над трубой, и вдруг совершенно неожиданно и ясно так подумал, что вот люди работают, а я что делаю? Учусь? Так ведь все учатся. Это еще полдела. А что я делаю еще? Да ничего. Может, поэтому мне и плохо? А другие, ну, ребята, конечно, — они-то разве делают что-нибудь кроме учебы? Далеко не все. А им почему хорошо? А кто вообще сказал, что им хорошо? Я, наверное, толком и не знаю, хорошо им или нет. Но об одном я, пожалуй, подумал верно, что, может, ни черта я не делаю и от этого-то мне и плохо. Конечно, скорее всего я думал обо всем этом другими словами, какими именно, я сейчас уже и не помню, но мысль была очень похожей, и, пока я подымался по лестнице к себе в квартиру, мне даже легче стало от этой мысли: мол, займусь делом и все будет как надо, но дома эта мысль быстро вылетела у меня из головы. Я услышал из прихожей, как мама сказала Зике:

— Что это Томы несколько дней не видно? Почему она не заходит?

— Разве я забыла тебе сообщить? — спросила Зика. — Она второй день не ходит в школу, что-то у нее там такое с ухом, не очень серьезное, но она сидит дома.

Вот оно что, подумал я. С ухом? Дома сидит? Значит, это была не она? А я вон как разволновался. Нет, видно, никогда мне не будет хорошо, как другим людям, если мне становится не по себе от того, чего и не было на самом деле. Я же не мог час назад, на стадионе, быть уверенным, что это она, я же не видел. Не видел, а разошелся вовсю. Нет, вряд ли выйдет из меня что-нибудь толковое. Вряд ли.

19

Странно, прошло всего несколько дней, срок — ерунда, а жизнь моя поменялась, как бы это сказать — значительно. Произошли разные события, и хорошие, и плохие, но и те, и другие были какие-то новые, каких раньше не было, и я так и не знаю толком, лучше стало мне или хуже. Но ясно, что иначе, потому что такими уж получились эти события.