Кто ты, Билли Притти?

Мама усаживает меня на стул и идет переодеваться в туалет. Через несколько минут она возвращается в длинном черном платье, которое так обрисовывает ей фигуру, что я просто заворожена. Не думала, что у нее такое тело. Я знаю только те его впадинки, в которые утыкаюсь, когда могу. Но не изгибы. По всей вероятности, одна только я не в курсе, какая у нее фигура. Мама идет, и ее тело как будто сделано из магнетита, потому что головы поворачиваются к ней одна за другой, как намагниченные. Особенно голова Паскаля.

Я присутствую на репетициях и покорена маминой красотой, ее харизмой, ее голосом. Я совсем не вспоминаю о днях, когда она лежит на диване, кутаясь в мятый халат, и курит сигареты, отчего в квартире становится невозможно дышать. Моя мама – звезда, ярчайшая из звезд, и чернота неба, в котором она сияет, бессильна против нее.

Жюльен нажимает на клавишу пианино, и мама распевается, приложив руку к груди, как певицы в телевизоре. В эту минуту я убеждена, что она – величайшая звезда в мире. Я не вижу спящей на полках пыли, мигающих лампочек в туалете и дыр в стенах этого жалкого бара. Я не замечаю всего этого убожества, потому что я лишь ребенок и вижу только мою маму.

* * *

Концерт вот-вот начнется. Народу немного, но я представляю себе, как через несколько минут сюда хлынет публика. Мама стоит за сценой, я вижу, как она выглядывает в зал с обеспокоенным видом. Я машу ей рукой, чтобы подбодрить, но она меня не видит.

Зажмурившись, она делает глубокий выдох и подходит к микрофону. Вступает пианино, и она начинает петь. Я не сразу замечаю, что разговоры не смолкают. Звучит ее голос, но вместе с ним и другие голоса, голоса посетителей, которые пришли не ради нее, а ради тепла и пива. Тем не менее она продолжает, поет, будто ничего не замечая, и я думаю, что в конце концов в зале замолчат, но происходит обратное. Те, кто до сих пор из вежливости понижали голос до шепота, теперь говорят вслух. Гомон все гуще, и когда кончается песня, никто не аплодирует. Мама поворачивается к Жюльену, который подбадривает ее взглядом; сейчас пойдет другая песня, все будет хорошо, это нормально, их надо убедить. Тогда моя мама восстанавливает дыхание. Она закрывает глаза и опять поет всем сердцем, отстраняя микрофон от губ, когда голос звучит сильнее. Она выглядит невозмутимой, но я-то слышу, как дрогнул ее голос, когда вторая песня кончилась так же, как первая. Во всеобщем безразличии. Она почти не делает паузы, сразу запевает третью, как будто ведет бой с шумом в зале и не дает ему наступать. Но через несколько секунд, когда мама переводит дыхание перед припевом, встает один из посетителей: «Да скоро кончится этот бардак? Невозможно разговаривать! Паскаль! Здесь что, бар или школьный утренник?»

* * *

Дальше все будто в тумане. Мама сошла со сцены и сидит в углу бара. К ней подходит пожилая пара, она отмахивается. Уходя, мужчина смотрит на меня и толкает локтем свою спутницу, которая оборачивается и прижимает ладонь ко рту при виде меня. Но мама отталкивает их, и они уходят с пришибленным видом. Тут я вспоминаю слова, которые она сказала мне перед началом концерта, но нет, не мне, она говорила как будто сама с собой: «Вот увидишь, я докажу им, что они неправы».

Паскаль пожимает плечами, а мама кричит, что он ее надул. Что напечатал одну-единственную афишу, чтобы доставить ей удовольствие, но она-то не дура, она знает: других не было – вот сегодня вечером, как и во все другие вечера, никто, кроме забулдыг, и не пришел в этот вонючий бар. Что он ею просто попользовался. Тут наши взгляды встречаются, и она опускает глаза. Жюльен подходит к ней, кладет руку ей на плечо, но она медленно высвобождается и идет ко мне:

– Давай, пошли. Пора домой.

В автобусе я притворяюсь, будто сплю. Положив голову маме на грудь, я чувствую ее горячее дыхание, которое просачивается в мои волосы и теряется там. Мои глаза закрыты, но ничто во мне не спит. Я начеку, боюсь малейшей щели в ее броне, которую считаю очень крепкой, несмотря на все бреши, что мне уже довелось увидеть. Внезапно сдавленные рыдания мамы тихонько сотрясают мое маленькое тело. Страх охватывает меня, и от него покалывает кожу. Такой страх охватывает меня далеко не в первый раз. Но впервые я чувствую, что тону в безмерной тревоге, ведь прежний мой мир может рухнуть навсегда.

* * *

Уже очень поздно, на улице давно темно, но Нажуа все равно приходит за мной. Помню, как я кричу, когда она вырывает меня из маминых рук, кричу в безмолвной ночи, кричу, как никогда, и никто не просит меня замолчать. Эта реакция никого не удивляет. Я не хочу расставаться с мамой и толком не понимаю, кто кого бросает. Ухожу я, но при этом прекрасно осознаю, что она не удерживает меня.

Я слышу: «Твоей маме нужно отдохнуть», но мне все равно. Эта фраза ничего не значит для меня. И я продолжаю вопить.