Кто ты, Билли Притти?

Утром она отводит меня в школу с Сарой, девочкой, которая живет над нами, потом возвращается два часа поспать и идет убираться. Вечером из школы нас забирает мама Сары. Она приходит с тремя малышами в детской коляске, похожей на автобус, за которую мы держимся, как паиньки.

Та, другая квартира, расположенная у нас над головой, – нечто большее, чем продолжение нашего здания. Это продолжение наших сердец. Хоть мне всего 4 года, мне разрешено подниматься по лестнице одной, при условии, что я буду крепко держаться за деревянные перила. Я хожу туда одолжить масла, макарон или немного муки, когда маме задерживают зарплату. И никогда не возвращаюсь только с тем, за чем пришла.

Моя мама танцует в крошечной гостиной, ее платье кружится, и вместе с ним кружится весь земной шар. «Вчера вечером ко мне приходил продюсер!» – и она машет визитной карточкой, прижимает ее то к щеке, то к сердцу. Она поет и кажется мне похожей на принцесс из мультиков. Тех, которых понимают звери, а мир людей постоянно отвергает. «Постой, откроем шампанское, надо это отпраздновать», – и она достает из холодильника крошечную бутылочку, вряд ли с шампанским. Эта бутылочка ждет своего часа с предыдущей многообещающей возможности, которая обернулась крахом. Это так в духе моей мамы: полный крах или фееричный успех, ничего среднего. Брызги шампанского или треск провала. Ее губы сияют красным, а по щекам стекает чернота с ее глаз. Она вытаскивает пробку и пьет прямо из горлышка, продолжая кружиться. Кончиками пальцев ловит каплю, сползающую по подбородку, и смачивает у меня за ухом. «Тебе на удачу», – и целует меня в лоб. И рассказывает историю, которую всегда рассказывает мне, когда счастлива.

«Знаешь, моя Билли, когда ты родилась, я ощутила такое счастье, это что-то исключительное…» Я не знаю, рассказывает ли она историю дальше, или я сама ее додумываю, но всякий раз в эти минуты я уверена: во мне есть что-то волшебное. Если моя мама почувствовала это, когда я родилась, значит, я какая-то особенная. Сегодня я знаю, что состояние, которое она описывала, вызывали гормоны и окситоцин. И все же убежденность в моей исключительности прочно сидит во мне, потому что была посеяна в том возрасте, когда все укореняется.

И пусть я все забыла. Пусть стерла из памяти маму и ее платье, которое заставляли кружиться визитные карточки продюсеров, не дававшие ничего, кроме обманчивых надежд, но у меня остался тот огонек, который я бережно храню в глубине души. Если мое рождение было исключительным, значит, моя жизнь тоже должна быть такой.

* * *

Когда продюсеры не перезванивают, платья перестают кружиться. Закрываются занавески, и мама хандрит на диване. Я слышу, как она плачет в телефон, называет себя неудачницей, никуда не годной, певичкой актовых залов. Говорит, что время уходит и у нее никогда ничего не получится. «Ты видела когда-нибудь певицу, добившуюся успеха после тридцати, а?» – и вешает трубку.

В такие периоды за мной приходит Нажуа и заботится обо мне, «сколько потребуется». «Сколько потребуется» обычно продолжается три дня. Нажуа включает нам с Сарой «Русалочку». Готовит разноцветные блюда, чтобы уравновесить ими мой мрачный вид. А еще она ими, наверно, пытается наполнить мой желудок, чтобы отвлечь от пустоты в сердце.

* * *

Моя мама красивая. Я вижу это по тому, как смотрят на нее люди, но еще и по тому, как она сама смотрит на других. Она идет с высоко поднятой головой, плечи расправлены, на лице улыбка. Мама во многом сомневается, но красота – ее спасительная гавань. И в этой ее уверенности в чем-то столь эфемерном – ее уязвимость.

Однажды она показывает мне афишу со своей фотографией.

– Смотри, – говорит она. – Смотри, что они сделали! Мой первый концерт!

Она хватает рулон скотча и приклеивает афишу к стене в гостиной. Отступает назад, чтобы полюбоваться результатом, и сияет. Сбылось то, о чем она всегда мечтала: ее имя на афише. «Мы пригласим Одетту и Марселя», – я понятия не имею, о ком она говорит, но какая разница – она счастлива.

Она обнимает меня и снова кружится по гостиной, крепко прижимая меня к себе. Я утыкаюсь лицом в ее шею и вдыхаю мамин запах, вдыхаю, вдыхаю так долго, пока в легких не заканчивается место.

Не хочу об этом думать, но это сильнее меня: в ясные дни ничего не может случиться, кроме дождя.

Наступает суббота, день концерта. Я прихожу в бар, держась за мамину руку, и все зовут меня по имени. Хозяин заведения Паскаль, официантка Астрид, барменша Жюдит, пианист Жюльен. Они все знают, кто я. Хотя мама взяла меня с собой впервые.

В глубине зала располагается сцена, деревянная эстрада, посередине – микрофон в луче света.