Кто ты, Билли Притти?

Нажуа больше, чем подруга. Больше, чем убежище. Но я не хочу, чтобы все началось сначала. Не хочу больше тажинов с абрикосами, кексов, которые липнут к пальцам, не хочу прилипать к экрану, на котором идет нон-стоп «Русалочка». Я хочу к своей маме. Хочу так, будто знаю, что мне больше не дадут с ней увидеться.

* * *

Холодно. Вокруг меня сплошной холод. Даже солнечные лучи, проникающие в окна квартиры, меня не согревают. Нет больше красок; должно быть, их кто-то стер, вот я и вижу все серым. Я сижу на диване в гостиной и жду. У меня на голове ободок, штуковина, обтянутая бархатом и украшенная узлом, от которой болит за ушами. Кажется, это Нажуа велела мне его надеть. Не помню. Мне хочется его снять, но я не решаюсь. Я послушная. Я подчиняюсь.

В дверь звонят, это дама, которую я уже не раз видела, и ее номер регулярно высвечивается на домашнем телефоне, когда мама не хочет никого видеть. Однажды мама сказала мне: «Ирен мне как сестра. Вот только единственное, что у нас есть общего, – это наша любовь друг к другу». Ирен подходит ко мне, и ее лицо не похоже на то, которое я знала. То же самое, но грустное. Она садится рядом со мной и накрывает мои руки своими. Смотрит мне прямо в глаза и не с первого раза решается сказать:

– Твоя мама попала в аварию. Я отведу тебя к дедушке и бабушке, вот увидишь, они очень хорошие.

Нажуа собрала для меня сумку. Я понятия не имею, что она туда положила. Ирен берет ее одной рукой, протягивает мне вторую, и мы выходим из квартиры. Уже закрывая дверь, она вдруг останавливается, ставит сумку на пол и быстрым шагом идет в кухню. Минуту спустя она возвращается и сует в карман моего пальто ту самую фотографию, которая тогда была примагничена к холодильнику. С этой фотографией я не расстанусь до памятной поездки в поезде много лет спустя.

Я знаю, с мамой случилось что-то нехорошее. Догадываюсь об этом по молчанию взрослых и по словам, которых они не произносят. Мне хочется, чтобы со мной поговорили, но не получается задать ни единого вопроса. Ирен приводит меня к тем мужчине и женщине, которых я видела только один раз, и они смотрят на меня, склонив головы. Она говорит, что еще придет, обещает мне, но так и не приходит, и я забываю ее лицо. Будет, правда, еще телефонная ссора месяц спустя. Трубку снимает Марсель, и я, спрятавшись за дверью кухни, смотрю, как его лицо перекашивается и наливается краской по ходу разговора. Внезапно он начинает кричать так, что слюна брызжет у него изо рта.

– Пока не доказано обратное, ее законный опекун – я! Так что я решаю, и об этом не может быть и речи. Ты понимаешь, о чем нас просишь, Ирен?

– …

– Правду? Какую правду? Зачем? Это будет наша правда! Пока ты не согласишься, мы не дадим тебе с ней увидеться.

И он вешает трубку.

* * *

Время идет, и вот я почти ничего не помню об этом периоде. Даже теперь, когда все наконец всплыло на поверхность. Я такая маленькая. Я в том возрасте, когда события стираются из памяти сразу после того, как их проживаешь.

Однажды в темноте моей комнаты Одетта скажет мне, что мама улетела на небеса. Это будет незадолго до того, как она сама присоединится к ней. Слова, которые она нашептала мне, прочитав сказку, похожи на секрет. Не знаю, что я почувствовала, ведь ответ на мой вопрос, который я давно перестала задавать, пришел так нескоро. Знаю только, что с тех пор боюсь темноты и не могу спать без света. Тогда-то флуоресцентные звезды и приклеились к потолку моей комнаты.

Следующие несколько дней Марсель не разговаривал с Одеттой. Теперь я уже забыла его властное поведение, его тиранический характер. Все у него должно было идти своим порядком. Иначе он сердился. Но с возрастом даже его гнев его иссяк. В такие моменты Одетта пожимала плечами и подмигивала мне. Она притворялась, будто гроза прошла в стороне от нее. Но, наверное, нельзя прожить целую жизнь, притворяясь.

Через некоторое время пара из квартиры под нами съехала, и вместо них поселилась женщина. Ее зовут мадам Лакруа, но никто не скажет мне, что ее имя Ирен. Ее лицо мне ни о чем не говорит. Марсель с ней не здоровается и мне не разрешает. Когда я спрошу почему, он ответит только, что нельзя разговаривать с незнакомыми людьми, и я ничего на это не скажу. Мадам Лакруа иногда предлагает мне посмотреть у нее телевизор, и, стоит Марселю отвернуться, я так и делаю. Еще она спрашивает меня, все ли у меня есть, что нужно, хорошо ли я питаюсь, есть ли у меня в школе друзья и хорошо ли я учусь. Она говорит: «Чем я могу тебя порадовать?», но на этот вопрос так много ответов, что я обычно отвечаю: «Ничем, спасибо».

Однажды мадам Лакруа говорит мне: «У моей сестры есть сын, твой ровесник. Он мог бы приехать сюда на каникулы, и вы бы поиграли вместе. Что скажешь?».

Я ничего не отвечаю, и она добавляет: «Ты не можешь отгораживаться от людей до бесконечности, Билли. Тебе надо разговаривать, завести друзей».