Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию

Зыгарь гордился – и продолжает гордиться – своим детищем. С точки зрения его коллег, независимость не предполагала вступления в ряды оппозиции. Когда в 2011–2012 годах протестующие выходили на улицы Москвы, Санкт-Петербурга и нескольких других крупных городов, миллионы включали канал, чтобы увидеть обе стороны политического конфликта. Команда Зыгаря давала возможность высказаться не только лидерам протеста, включая Навального, Ксению Собчак и Геннадия Гудкова, но и таким людям, как министр Михаил Абызов, главный редактор Russia Today Маргарита Симоньян, кинорежиссер-националист Федор Бондарчук и многие другие.

“Полагаю, это было огромное достижение, поскольку ни один другой телеканал не мог позволить себе в прямом эфире задать чиновнику или церковному лидеру вопрос на тему, реально волновавшую людей, – сказал нам Зыгарь. – Мы освещали деятельность оппозиции, потому что не ограничивали себя ни в чем. Но мы точно не считали себя оппозиционным каналом. В то время я снова и снова твердил журналистам, что мы не оппозиционный канал – мы обычный канал, который дает всем сторонам возможность высказаться. Совершенно обычный телеканал, который должен следовать принципам и стандартам профессии. И это отличало нас от государственных телеканалов”.

Такой подход оправдал себя. Когда протесты на Болотной стихли – и даже когда Путин вернулся в Кремль и начал наступление на оппозицию, – аудитория “Дождя” продолжала расти: к концу 2013 года канал ежемесячно смотрели 20 миллионов человек по всей России. В ноябре того же года государство объявило конкурс на получение права осуществлять вещание в составе второго национального мультиплекса цифровых телеканалов, куда должны были войти десять вещателей. После голосования жюри из представителей национальной телеакадемии “Дождь” занял одиннадцатое место, уступив всего один голос “Муз-ТВ”. Сочувствующие (и возмущенные) члены жюри дали Зыгарю понять, что в процесс вмешался Вячеслав Володин, который в то время отвечал за внутреннюю политику в Администрации Президента.

Казалось, Кремль опять решил, что открытость “Дождя” – вне зависимости от его сбалансированности и объективности – была достаточно оппозиционной. Вытеснив канал из цифрового пакета, правительство приняло закон, ограничивающий продажи рекламы для кабельных каналов. А затем, в январе 2014 года, за месяц до Олимпиады в Сочи и за два месяца до присоединения Крыма, Кремлю представилась прекрасная возможность. В историческом ток-шоу, создаваемом совместно с ежемесячным журналом “Дилетант”, зрителей “Дождя” спросили: мог ли СССР сдать немцам Ленинград, чтобы сберечь жизни? Вопрос был излишне провокационным и поляризующим, а потому ответная реакция была неизбежной, но прокремлевская пресса и спикеры подлили масла в огонь. За неделю “Дождь” исключили почти из всех пакетов кабельного телевидения, после чего канал стал доступен только в интернете.

Таким образом, заручившись поддержкой новых союзников и избавившись от оппозиции, Кремль приготовился оседлать самую большую политическую волну в истории. Ни Потупчик, ни даже Путин, однако, не могли предположить, какой огромной эта волна станет.

Политический разум

Чтобы понять реакцию России на события в Крыму, нужно разобраться в политическом разуме россиян. Нам необходимо проанализировать психологию опыта и рассмотреть интерактивную, социальную, ситуативную природу происходившего в российской политике весной и летом 2014 года. Иными словами, чтобы понять, что происходило в тот период, нам нужно понять политику эмоций.

Любому, кто держал в руках недавние выпуски ведущих научных журналов о политике, простительно полагать, что сегодня политология превратилась в ответвление прикладной математики. Их страницы пестрят непостижимыми графиками, леммами и расчетами паритетов на основе математических моделей. Для большинства неспециалистов это становится сюрпризом. Какое отношение математика имеет к политике?

Дело в ее рациональности. Политология, как и экономика, изучает, чем руководствуются люди, выбирая стратегии своего поведения. Это сложный вопрос, но экономисты полагают, что давно нашли на него ответ. Предполагается, что люди по природе своей рациональны – они предпочитают получать как можно больше денег, работая при этом как можно меньше. Отталкиваясь от этой предпосылки – и используя прекрасную смекалку, – экономисты сумели сконструировать изящные модели человеческого взаимодействия, от “животных инстинктов” финансовых рынков до грамотных расчетов при вступлении в брак.

Политологи, которые воспитывались на комбинации юриспруденции и философии морали, начали страдать от зависти. Хотя мало кто готов был отрицать, что политическое поведение часто нерационально, возможно, стоило последовать примеру экономистов и предположить, что люди в политике рациональны, а любые отклонения от рациональности со временем сглаживаются.