Кто здесь власть? Граждане, государство и борьба за Россию

Однако страх не единственная – и, возможно, даже не самая сильная – эмоция, задействованная в этом. Российского Путина, как и многих других современных авторитарных лидеров, граждане скорее любят, чем боятся. Конечно, есть исключения. Но если мы хотим понять, в чем сила Путина, нам необходимо осознать, что миллионы обычных россиян испытывают гордость при мысли о политическом руководстве своей страны, к которому они питают доверие и с которым даже связывают свои надежды. И нам необходимо понять, почему так происходит.

Когда в 1953 году умер Иосиф Сталин, жителей СССР охватила скорбь. Сотни, а может, даже тысячи людей погибли в давке, когда толпы советских граждан вышли на улицы Москвы и других городов, чтобы оплакать кончину одного из самых жестоких диктаторов в истории¹⁹. Для лауреата Нобелевской премии Светланы Алексиевич, посвятившей себя описанию последствий советского тоталитаризма, это не стало неожиданностью. Как один из ее собеседников сказал ей после распада СССР, “очереди и пустые прилавки забываются скорее, чем красный флаг над Рейхстагом”²⁰. Во многом преданность Сталину и его преемникам была основана на патриотической гордости за победу СССР во Второй мировой войне. Хотя в академических кругах руководство Сталина войной подвергается серьезной критике, эта победа над фашизмом стала одним из основополагающих мифов советского государства, а затем и постсоветской России.

Другой летописец тоталитаризма, Ханна Арендт, утверждала, что в корне неверно считать, будто в тоталитарном государстве террористическая власть диктует правила сопротивляющемуся обществу. Немецкая еврейка, бежавшая из Германии во время войны и в итоге оказавшаяся в Нью-Йорке, Арендт всю жизнь изучала, каким образом тираны вроде Гитлера и Сталина получают такую свободу действий. Не оправдывая диктаторов, Арендт утверждала, что системы правления в нацистской Германии и Советском Союзе формировали сами общества. В сложной политической обстановке люди искали поддержки у лидеров, которые давали им уверенность и освобождение от ответственности. Люди не просто мирились с деспотизмом: многие почитали деспотов.

Более того, Арендт утверждала, что “массовая поддержка тоталитаризма идет не от невежества, не от промывки мозгов”, не от идеологии и не от материальных интересов людей²¹. Любовь масс завоевывается фикциями, которые им предлагают лидеры. Эти фантазии могут не иметь смысла – главное, чтобы они туманным, но убедительным образом резонировали с текущим опытом населения. Так авторитарные лидеры создают “лживый мир постоянства, который лучше соответствует нуждам человеческого разума, чем сама реальность”, позволяя режиму отгораживать массы от реального мира²².

Такие фикции обретают еще большую привлекательность, когда ведущие политики затрудняются с созданием реалистичной повестки, действительно способной решить социальные проблемы. Арендт предупреждает, что общества становятся уязвимыми, когда политические партии и общественные группы испытывают сложности с организацией и мобилизацией людей на основе конкретной политической повестки. В таком контексте государство не взывает к материальным интересам определенных слоев населения и классов, а использует пропаганду для конструирования преимущественно вымышленного нарратива, в котором индивидуальные и коллективные интересы тонут в единой национальной борьбе. Создание ощущения национальной борьбы – то есть мифа, сплочающего людей, – в огромной степени опирается на социальные нормы и воспринимаемые взгляды других людей. Чем больше друзей, соседей, коллег и родственников гражданина верят в ложь, тем с большей вероятностью гражданин поверит в нее сам – и тем с меньшей вероятностью он сумеет увидеть правду. Звучит знакомо? Вероятно, это знают граждане многих современных стран – включая Россию²³.

Существует множество различий между обществами, которые изучала Арендт, и современной Россией. Путин – это не Сталин и не Гитлер. Тем не менее выводы Арендт имеют силу. В своей аргументации мы опираемся на идею о том, что собственные убеждения людей частично зависят от того, как они воспринимают чужие, а фикции порой выглядят убедительнее правды, в то время как чувства оказываются важнее интересов. Далее в этой главе мы покажем, как вранье Кремля обретает колоссальную эмоциональную силу, чтобы изменять представления людей о настоящем, будущем и даже прошлом.

Предубеждение и гордость

Чтобы понять, как это работает, вспомним 44-летнюю Наталью, активную сторонницу Путина из Ярославля, с которой мы уже встречались в первой главе. Хотя у Натальи уже сформировались четкие политические взгляды, она сказала нам, что заинтересовалась политикой относительно недавно.

“Я никогда особо не смотрела новости, – призналась она. – Но в 2014 году пристрастилась и начала смотреть их постоянно. Само собой, говорили о Крыме! Все началось в ноябре, с конфликта на Украине, и мне было жаль украинцев, которые переживали то, с чем мы столкнулись при большевиках”.