Путин не первый мировой лидер, извлекающий выгоду из войны. Популярность британского премьер-министра Маргарет Тэтчер взлетела после военной победы над Аргентиной в Фолклендской войне 1982 года. В США Джордж Буш заработал немало очков после теракта 11 сентября 2001 года. В подобных сплочениях, по сути, нет ничего необычного.
И все же путинское сплочение было иным – и главным подтверждением этому служит тот факт, что оно оказалось долгосрочным. До войны рейтинг одобрения Тэтчер не доходил до 40 %, в июне 1982 года увеличился до 59 %. К ноябрю того же года он упал ниже 50 % и снижался до 1985 года32
. В сентябре 2011 года рейтинг одобрения Буша подскочил с примерно 50 % до 90 %, но к 2003 году, когда поддержка так называемой “войны против терроризма” стала спадать, снова опустился в район 50 %33.Рейтинг одобрения Путина, напротив, поднялся с 65 % в январе 2014 года – до пика украинского кризиса – до 86 % в июне, когда прошло три месяца после аннексии Крыма. Однако, по данным надежной независимой исследовательской организации, в апреле 2018 года рейтинг Путина по-прежнему составлял 82 %34
. Более того, несмотря на практически десятилетнюю экономическую стагнацию и ужесточение западных санкций, около 60 % россиян продолжали полагать, что страна движется в верном направлении. До Крыма их число составляло всего 40 %. Иными словами, спустя более четырех лет после аннексии Крыма популярность Путина по-прежнему опровергала обычные законы политической гравитации.Несомненно, огромную роль в этом играли средства массовой информации. Россия – авторитарный режим, где пресса и парламент неизменно и почти безоговорочно поддерживают президента и его политику. Великобритания и США – демократические государства (несмотря на все их недостатки), где конкурирующие политические силы пытаются скомпрометировать друг друга в глазах публики и захватить контроль над страной. Исследования “сплочений” Буша и Тэтчер показывают, что именно публичная критика со стороны конкурирующих элит была одним из ключевых факторов снижения рейтингов общественной поддержки лидеров. В моменты таких национальных кризисов, как теракт 11 сентября 2001 года, все политики стараются поддержать правительство, но при первой же возможности возобновляют его критику.
В авторитарном режиме элиты практически не критикуют деятельность правительства. В России мало кто выступает с критикой политики в отношении Крыма или хотя бы разъясняет ее нюансы, а немногочисленные имеющиеся скептические мнения не получают огласки. Должно быть, именно отсутствие политической конкуренции в публичном пространстве и объясняет уникальность путинского сплочения.
Тем не менее загадкой остается долговечность поддержки Путина и общего курса страны. Четыре года – немалый срок. За это время в России произошло достаточно изменений, однако не случилось почти ничего, что могло бы укрепить веру граждан в российское руководство. В таком контексте решить загадку нам помогут Крым и Дюркгейм.
Одним из главных наблюдений Дюркгейма, касающихся участия в коллективных ритуалах, стало то, что ритуалы формируют новые идентичности и способствуют возникновению чувства сопричастности, не исчезающего, когда ритуал заканчивается. Ритуалы – акты единения – ломают барьеры между участниками и создают новое чувство солидарности. Люди меняются под действием нового опыта. Это хорошо знакомо футбольным фанатам: огромное эмоциональное возбуждение, которое они испытывают, когда вместе смотрят матч на стадионе, поют, кричат и обращаются к символам коллективной истории, формирует крепкие связи, выходящие за пределы конкретного момента и матча. Это знакомо и социологам (отчасти благодаря исследованию поведения футбольных фанатов).
Как правило, политологи недооценивают важность коллективного эмоционального опыта, который мы описываем на страницах этой книги, и потому не упоминают о нем в большинстве анализов аннексии Крыма, войны на Украине и влияния этих событий на российское общество и политику. И все же и данные нашего опроса, и наши интервью показывают, что для многих россиян случившееся весной 2014 года стало определяющим моментом, после которого граждане стали иначе относиться к собственному государству, к стоящему во главе него Путину – и к собственной роли в истории.
Отчасти это объяснялось тем, что с точки зрения внешней политики ситуация аннексии Крыма была первой после распада СССР, в которой Россия не отдавала территории, а приобретала их. Казалось, что Россия впервые за тридцать лет перешла из обороны в наступление.