Кубыш-Неуклюж

– Не сходи с ума! Ты меня не знаешь. А вдруг я обманщица? Возьму деньги, и ты меня больше не увидишь. Ой, извини, пожалуйста! Не потрогаешь. Ты ведь любишь всё трогать, да?

Серёжка опять кивнул. Вино затуманило ему голову. Он не мог представить Настю блондинкой. Какая к чёрту блондинка? Она ведь жрица каких-то там тёмных сил! Голос у неё был приятный, мягкий, почти мяукающий. Багира! Жоффрей достал со своей свиньёй. Серёжка её у него отнял, чтобы он залаял. И он стал лаять. Насте и это очень понравилось. И поскольку было десять часов – конечно же, слишком поздно, чтобы идти до следующего подъезда, она осталась.

Ночью Жоффрей Серёжку поднял гулять. А утром его разбудила Настя, чтоб он закрыл за ней дверь. Прощаясь, она целовала его как жрица. Но всё же это была блондинка. Серёжка в этом больше не сомневался. Заперев дверь, он опять улёгся, заснул и спал до полудня. Масивет Настя принесла в шесть. Жоффрей в это время ел, жадно восстанавливая энергию после двухчасовой прогулки около Эдика. А Серёжка бегал из угла в угол.

– По-моему, ты психуешь, – сказала Настя, поцеловав его, – что случилось?

Не говоря ни слова, он показал ей нижнюю часть Жоффрея, с риском для жизни прервав его поросячью трапезу. Настя была вынуждена признать, что опухоль стала больше.

– Гораздо! – вскричал Серёжка, – она уже как куриное яйцо стала! За одну ночь так выросла!

Расплатившись с Настей, он взял у неё лекарство в двух упаковках, по тридцать таблеток в каждой, и две таблетки Жоффрею сразу скормил. Жоффрей облизнулся. Настя ушла, что-то неуклюже нагородив – надо, мол, Алёне помочь не то с педикюром, не то с укладкой, не то с каким-то психологическим срывом. Она могла бы не врать. Это было ясно. Это висело в воздухе. Почему – Серёжка не знал. Да и не хотел он ничего знать. Ему было не до этого.

Ветреные февральские дни летели стремительно, исчезая вместе с таблетками Масивета. Хоть врач велел приезжать к нему каждую неделю, один четверг Серёжка решил всё же пропустить, так как понимал – ничего онколог ему не скажет. Но через две недели он позвонил Мишико и договорился с ним о поездке. Жоффрей был рад. Он очень любил кататься.

– Давно она увеличилась? – поинтересовался онколог, увидев опухоль.

– Дней двенадцать назад, – отвечал Серёжка, – с тех пор совсем не растёт.

– Масивет даёте?

– Конечно.

– Он-то её и держит. Будем надеяться, что уменьшит. Сколько ещё таблеток осталось?

– Штук двадцать.

– Давайте их до конца, а потом посмотрим. Кровь пока можете не сдавать. Я чувствую, печень не увеличена.

– Феноменально крепкий у него организм, – заметил Серёжка, – сколько я должен?

– Нисколько вы не должны.

От этих последних слов, как и от предыдущих – про кровь, про печень, веяло холодком очень нехорошим. Это нельзя было не почувствовать. Мишико обратной дорогой рассказывал про каких-то своих собак, которые умерли. Жоффрей молча смотрел Серёжке в глаза и поджимал уши. Он не хотел больше ездить в клиники, потому что видел – Серёжке плохо от них.

Через два часа, уже ночью, они гуляли на пустыре, который пересекала дорожка. Мороз был градусов восемь. По небу плыли низкие тучи с чёрно-багровыми животами. Медленно, очень медленно они плыли. И была мысль – а уж не затишье ли это перед страшенной вьюгой? Жоффрей всё что-то вынюхивал на снегу. Серёжка молился. Он просил бога дать ещё год. Или полтора. Или два. Ну, хотя бы год. Как получится. И вот тут мобильник в кармане подал сигнал, что аккумулятор сел. Сердце у Серёжки застыло. Сдёрнув перчатки, он их куда-то швырнул и начал Жоффрея тискать – здесь ли ты ещё, здесь ли? Здесь ещё был Жоффрей. Лизнув Серёжкину руку, он деловито хрюкнул – мол, не мешай! И опять уткнулся носом в сугроб. Кубыш-Неуклюж был занят.

Тишь и безлюдье уже давно царили на пустыре. Потому Серёжка очень насторожился, когда услышал издали шаркающие шаги, а чуть погодя – рявкающий голос:

– Плутон, ко мне! Я кому сказал? Ко мне, тварь такая!

Это был сантехник, Андрюшка Шкаликов со своим питбулем. Эти два идиота друг друга стоили. У Серёжки из-за его слепоты было ощущение, что они – единоутробные братья. Собаке, ясное дело, психику поломал хозяин. Ходили слухи, что он натравливает её на других животных – естественно втихаря. Серёжку он не любил, потому что тот за словом в карман не лез и не раз грозился Плутону свернуть башку, если он на Жоффрея хотя бы тяфкнет. И вот теперь этот самый Шкаликов, слегка пьяный, шёл прямо на Серёжку.

– Здорово, крот! – крикнул он ему, – как твоя дохлятина? Ещё дышит?

– Пристегни пса, – спокойно сказал Серёжка. Его спокойствие было деланным, потому что рядом со Шкаликовым, как выяснилось, шагал его кореш Витька Фролов, мужик здоровенный. Он во всю глотку заржал, обрадованный словами «крот» и «дохлятина».

– Пристегнуть? – взбеленился Шкаликов, – а он что, тебя трогает? Хочешь, тронет? Ко мне, Плутон! Ко мне, я сказал! Фас! Возьми, сожри французскую булку!