Кубыш-Неуклюж

В половине второго ночи Серёжка вынес его на улицу, хорошо понимая, что это будет последняя их прогулка. Куртку надеть он не смог – руки были заняты умирающим другом, и каждый миг вместе с ним был необычайно дорог Серёжке. Плюс семь по Цельсию сразу дали ему почувствовать, что апрельская ночь – ещё далеко не июньская. Подойдя к дикой вишне, он положил Жоффрея на травку. Но тот рычанием дал понять, что он хочет на руки. И Серёжка снова взял его на руки, и уселся с ним на заборчик. И стал дрожать. Если грудь ему согревал Жоффрей, то спину, прикрытую лишь футболкой, ветер покрыл мурашками. Мимо шли какие-то люди – чужие, странные, молчаливые. Все друзья давно разошлись. Холодный, тоскливый двор был хуже квартиры. С полчасика посидев, Жоффрей и Серёжка пошли домой.

В два сорок заулюлюкал дверной звонок. Стараясь не зарыдать, Серёжка открыл. И вошёл Денис. Погладив Жоффрея, он очень тихо спросил, твёрдо ли Серёжка решил его усыпить. Это был кошмарный вопрос. Серёжке пришлось поставить Жоффрея на пол. Точнее лишь попытаться поставить, чтобы Денис всё увидел сам. И Денис, увидев, что лапы совсем не функционируют, взял из рук Серёжки пакет с вещами Жоффрея и произнёс:

– Ты прав. Рак его сожрал. Это нужно сделать. А что потом?

– У матери есть лопата. Шёпотом сорвались с Серёжкиных губ самые мучительные слова в его жизнь, – потом заедем за ней.

– А где хоронить?

– В Измайлово.

– Ладно. А деньги у тебя есть? Эта медицинская процедура дорого стоит.

– Конечно, есть.

Спускаясь вслед за Денисом к подъездной двери, Серёжка чувствовал, что проклятая боль всё глубже вонзает в тело Жоффрея свои клыки. Но Жоффрей молчал. И Серёжка знал почему. Кубыш-Неуклюж надеялся, что его передумают убивать, решив, что ему уже не так больно.

Когда подошли к машине, с детской площадки вдруг прибежала маленькая серая кошечка. Посмотрев, как Жоффрея вносят в машину, она отчаянно замяукала, и что было сил устремилась к ней. Она опоздала. Двери уже захлопнулись. Кошка стала скрестись когтями в одну из них – в ту самую, за которой сидел Серёжка вместе с Жоффреем. Жоффрей услышал её мяуканье. Он хотел в ответ застонать, но понял, что кошечка всё равно его не услышит – Денис уже заводил мотор. Машина сорвалась с места и увезла Жоффрея от его кошечки навсегда.

ГЛАВА ОДИНАДЦАТАЯ

Помнил ли Жоффрей своего прежнего хозяина, если таковой был? Вероятно. Любил ли он его до сих пор? Быть может. Что бы он сделал, если бы случайно встретился с ним, уже будучи с Серёжкой? Он бы с Серёжкой остался без колебаний, но эта встреча явилась бы для Жоффрея самой большой бедой. Всё то, что происходило с ним в ночь с седьмого на восьмое апреля, было бедой чуть меньшей.

В клинике находились две симпатичные девушки в униформе. Узнав, что именно надо сделать с Жоффреем, они спросили, нужна ли будет кремация.

– Нет, – ответил Серёжка, не понимая, как можно такое спрашивать при ещё живом и глубоко мыслящем существе. Обалдели, что ли? Одна из девушек обратилась к Денису с просьбой положить смертника на весы, чтобы рассчитать наркоз. Вес маленького бульдога составил двенадцать триста. Потом Жоффрея переложили на стол, сперва постелив пелёнку. Он неподвижно лежал на правом боку, стараясь дышать потише. Он всё ещё на что-то надеялся. А Серёжка стоял с ним рядом, и, положив на него ладонь, зачем-то оправдывался:

– В течение полугода его четыре раза прооперировали! Химиотерапию делали много раз, на преднизолоне сидел он целыми месяцами. Чем только не травили его, как только не резали, и всё без толку! А сегодня ночью он начал рычать от боли…

– Неудивительно, – проронила девушка, наполнявшая шприц, – всё слишком запущено. Бедный мальчик!

Вторая девушка приготовила другой шприц, с убийственным препаратом. Она его пока отложила. Перетянули лапу жгутом, нащупали вену, ввели наркоз. Жоффрей не сопротивлялся. Но, держа руку на нем, Серёжка почувствовал, как отчаянно заметалось его здоровое сердце, так впечатлившее кардиолога. И прошла минута, за ней – другая.

– Не хочет он засыпать, – с большим удивлением сообщила первая девушка, – это странно! Вроде, большую дозу ввели.

– Не хочет? – переспросил Серёжка, предательски задрожавшим голосом.

– Да, представьте себе! Упрямый мальчишка. Очень упрямый. Оленька, сделай ещё три кубика!

Это был ад в аду. Для обоих. Если бы Серёжка мог в те минуты видеть глаза своего бульдога – он бы, наверное, умер сам. Денис-то их видел. Поэтому отвернулся. В них не было ни мольбы, ни страха, в этих глазах. В них была обида. Маленький, лопоухий бульдог отказывался понять, за что его убивают. Да, разумеется, ему больно, но убивать-то зачем? Вся его душа была преисполнена волей к жизни и безграничной любовью к людям до такой степени, что ужасная боль не могла заставить его отречься от жизни и от людей. Он ведь победил её, эту боль! Она продолжалась, но он её победил! Зачем умерщвлять?