Куча

Эй, ярмарка, кипи! Эй, веселись, базар!
Вот бусы, панночка! С обновой вас, с обновой!
А пуговицы — разве не товар?
А шаль цветная, пан, для чернобровой?

Кружись во фрейлехсе, базарный ловкий люд!
Торговец, суетись, усталый, как от бега!
Старьёвщик с хламом тоже тут как тут,
и рядом до небес нагружена телега.

Её хозяин горсти серебра
в карман ссыпает свой движеньем длинным…
А скряги молятся с утра и до утра
и Тору меряют замызганным аршином.

Легли платки и ленты на траву,
под ливнями гниют цветов охапки,
и десять заповедей глупый хряк в хлеву
мусолит, как кусок потёртой старой тряпки…

* * *

Тьма — чёрный сор из полуночных стран…
За вылинявшим солнцем предвечерья
багровый поднимается туман,
и снежные вокруг летают перья…

А нищие бормочут: «Свят, свят, свят
наш поводырь от века и доныне», —
И молятся сиянию заплат
на необъятной скомканной штанине.

И копошатся полчища червей,
от основанья Кучи к изголовью
ползут меж припорошенных бровей —
и к богу верному, в закат, умытый кровью!..

Давая псам кромсать свои колени,
на площади, в скрещении дорог,
ты высишься, скопленье грязных ног,
Царица смерти, знак для поколений!

Гора костей! Твой силуэт огромен!
И он растёт у мира на виду.
Тебе на веки черепки кладу…
Молитесь, нищие, и говорите: «Омен!..»

Я к вам приду, как сумрак дальних стран,
где прячет смерть костистый лик кровавый.
Я приплыву, как утренний туман,
что стелется над шляхом и дубравой…

И два тысячелетия клеймом
я врежу в мясо Кучи оголённой!
Молитесь, нищие, и кайтесь у амвона!
Стучитесь понапрасну в каждый дом!

* * *

Эй, лавочник, проснись! Вставай, народ базарный!
Богач — и мелочью торгующий вразнос!
Могильщики, есть на тахри́хим[2] спрос!
Вставайте и рассвет встречайте лучезарный!

Обугленный сюда несите свиток Торы —
у кучи смрадных тел молиться и стонать,
сестёр и братьев в саван пеленать
и класть под камень их, под семь свечей меноры…

От мёртвых свет серебряный исходит:
здесь каждый — царь в короне, полной вшей.
Тахри́хим чёрный шей, ночной могильщик, шей!..
Полночный ветер здесь, в грязи кровавой, бродит.

Он треплет их тела, засохшие, в коросте,
он будоражит их, щекочет их во сне;
безумный, только он здесь воет в тишине,
и молится за них, и ворошит их кости.

Назад, скорей назад! Скорее прочь отсюда!
Неся по пустырям золы и крови смесь,
«Эль мóлэ рáхмим…»[3] — ветер стонет здесь…
Покойся, тюк тряпья, покойся, мяса груда!

* * *