Kudos

После того как мой сын нашел у отца эти фотографии, – продолжила она, – и сделал вывод, что я уже не тот человек, которым была, даже на уровне молекул кожи, на время я погрузилась в замешательство и впала в депрессию. Я вдруг почувствовала, что все мои усилия, направленные на то, чтобы после развода всё оставалось как есть, чтобы наша жизнь оставалась узнаваемой для меня и моего сына, были на самом деле напрасными, потому что, если копнуть чуть глубже, ничто не осталось прежним. И всё же его слова заставили меня почувствовать, что в первый раз кто-то понял, что произошло, потому что, хоть я постоянно рассказывала себе и всем остальным историю войны, на самом деле это была только история перемен. И эти перемены оставались неисследованными и незамеченными до тех пор, пока мой сын не увидел их на фотографиях. Пока он несколько дней был у отца, – сказала она, – я договорилась провести время с одним мужчиной и пригласила его на выходные в нашу квартиру. Мне приходится быть аккуратной, чтобы сын не видел меня с другими мужчинами: он может наивно упомянуть это в разговоре с отцом, который, без сомнения, ответил бы язвительной агрессией. Необходимость быть осмотрительной и скрытной, – сказала она, – делает эти краткие эпизоды страсти еще и более волнующими: это нечто вроде моего вознаграждения самой себе, и я часто думаю о них и планирую их, причем иногда даже в те моменты, когда сын со мной и по какой-то причине мне скучно. Но в этот раз, – сказала она, – как только сын ушел к отцу, а я осталась ждать в квартире, я услышала, как на лестнице раздались шаги и кто-то вставил ключ в замочную скважину, и вдруг растерялась: я не знала, какой мужчина из моей жизни сейчас откроет дверь. В тот момент мне показалось, – сказала она, – что раньше я придавала слишком большое значение различиям между этими мужчинами, и весь мир как будто зависел от того, с одним я или с другим. Я поняла, что верила в них, – сказала она, – и в удовольствия или страдания, которые они мне приносили, но теперь я с трудом могла вспомнить почему и с трудом могла отделить их в своей голове друг от друга.

Слушатели Софии испытывали всё большую неловкость: они ерзали на стульях и смущенно обводили глазами зал – все, кроме Луиша, который сидел не двигаясь и неотрывно смотрел на нее с невозмутимым выражением лица.

– В глубине души, – сказала она, – я чувствовала, что этим отношениям не хватало подлинности моих отношений с бывшим мужем, и в попытках объяснить это чувство я всегда придиралась к мужчинам: один не говорил на иностранных языках так, как мой муж; другой не умел готовить; третий был неспортивным. Это было почти как соревнование, и если эти мужчины оказывались хоть в чем-то хуже моего мужа, то он выигрывал, и я объясняла себе это придирчивое отношение просто следствием моего страха перед ним. Мой муж был близок к тому, чтобы убить меня, – сказала она, – даже не прикасаясь ко мне, и в тот момент я поняла, что именно мое желание быть убитой позволило ему зайти так далеко и что именно моя вера в того или другого мужчину позволяла этому мужчине причинять мне удовольствие или боль. Но, слыша, как поворачивается в двери ключ, я вдруг подумала, что тем, кто вот-вот зайдет в квартиру, может быть мой муж, и это наконец не будет иметь никакого значения, потому что женщины, которую он знал, – женщины, которая верила в созданный им образ, – больше не было.

Вы говорите, – сказала она Луишу, – что отказываетесь продолжать рассказывать свою историю; возможно, вы делаете это по сходным причинам, потому что не верите в героев или в самого себя как в героя, а возможно, потому, что историям, чтобы они получились, необходима жестокость, а вы отказываетесь иметь с ней дело. Но когда мой сын заговорил про эти фотографии, я поняла, что каким-то образом, незаметно для меня, он снял с меня бремя восприятия, которое, на мой взгляд, было неотделимо от бремени жизни и рассказывания истории. В тот момент он показал мне, что они на самом деле не связаны, и это так на меня подействовало, что я ощутила невероятное чувство свободы, одновременно с этим подозревая, что, когда я сброшу это бремя, мне будет незачем жить. Вам нужно жить, – сказала она Луишу, умоляюще протягивая руку к нему через стол, и он с неохотой коротко пожал ее и убрал свою ладонь. – Никто не может забрать у вас эту обязанность.

Один из организаторов подошел к столу и сказал, что автобус готов отвезти нас обратно в отель. Выйдя на улицу и проходя мимо бетонной парковки, разрисованной граффити, где уже не было мальчика с флейтой, уэльский писатель отметил, что атмосфера в ресторане была напряженной.

– Интересно, не заигрывала ли София с Луишем, – сказал он тихим голосом, посматривая по сторонам, где за осыпающимися краями разрушенных стен виднелись темные пустоты, а ветер раскачивал растущие вдоль дороги сорняки. – Вообще-то, – сказал он, – из них получилась бы хорошая пара.