Кухарка (СИ)

Она сказала себе, что её тело — это дом для её души и её разума. Что в этом теле не обязательно должны быть до блеска отполированные мраморные полы. Здесь может быть приятно пройтись по скрипучим половицам. Здесь не обязательно стоит самая модная мебель, но её ребёнку удобно в самом пушистом кресле маминого тепла. Здесь не самая дорогая сантехника, но здесь всегда спокойно. Это тело легко любить, потому что она не живёт в напряжении, с ним легко выйти на вечернюю прогулку и легко полежать в горячей ванне. С ним можно прийти на дружеский ужин и выпить много вина, не считаясь с количеством калорий. Это тело любит танцевать не потому, что это полезно для здоровья, а потому что это приятно душе.

Её тело было здорово, оно вскормило и вырастило ребёнка, оно никогда не подводило Леську, а если уж и бывало что, то теперь уж это Леська точно знала: тело просто предупреждало её. “Не ходи, тебе туда не надо”, “Этого лучше не пробовать”, “Сейчас самое время расслабиться”.

И так уж оказалось, что отпустив проблему, полюбив себя, больше сорок восьмого размера она никогда и не раздавалась. Но, к счастью, теперь не набрасывалась на еду, как только период строгих ограничений (модной диеты, поста, питания по принципу доктора Иванова или Петрова) заканчивался. Может потому что знала: любимые конфетки не закончатся ни завтра, ни послезавтра; макароны с сыром можно и на завтрак, и на ужин; а самая любимая физкультура, оказывается, не пробежка, а поиграть с Маськой в “Догонялки” вокруг кровати, а потом защекотать друг друга до колик в животе.

Да, она наедала складки на боках зимой. Зачастую они продолжали оставаться на ней и летом, и осенью, и ранней весной, когда всем приличествовавшим дамам надлежало жевать листья салата. Это так и было. Поначалу Леське очень сложно было любить своё тело: целлюлит на бёдрах, живот, который никак не хотел оставаться плоским, страшные колени, не позволяющие носить такие любимые микроскопические юбки.

Это было так сложно: полюбить себя. Научить себя ценить то, что имеешь, что верой и правдой служило тебе столько лет, не предавало тебя, дарило наслаждение, любовь, наставляло, берегло.

Сейчас Леська с грустью смотрела на всех тех людей, которые не поняли, не заметили, не увидели, не захотели ещё полюбить себя: своё тело, свою душу. Не любить себя — это как не любить своего ребёнка. Не любить ребёнка — значит не замечать его, не видеть и не слышать его потребностей, не отвечать любовью на каждый вздох. Она не раз встречала таких людей. Они одёргивают малышей по поводу и без, грозным голосом призывают к успокоению, запирают в комнатах и ставят в угол. Отталкивают, вместо того, чтобы обнять. Они, кажется, сами не понимают, чего хотят от своих детей и чего ждут дети.

Они всё делают, чтобы дети были им удобными и нравились окружающим. Того же они хотят от своих оболочек. Удобства в обращении и презентабельность.

Страшно смотреть на таких: задёрганных, боящихся съесть лишнюю корку хлеба, проявить ласку…

Усилием воли она заставила себя пропустить оскорбление мимо ушей. Она прекрасно понимала отчаяние стоящей перед ней женщины. Если б не её грубость, она бы объяснила ей, что Леська — не та, кого ей стоило опасаться. Короткое общее прошлое и нестерпимое влечение — не тот железобетонный состав, который цементирует отношения между людьми. О Маське Фёдор не знал, да уж теперь, когда стало известно, что он решил с кем-то связать свою судьбу, — и не узнает.

Она не понимала, что объединяло Фёдора и Наталью, но предложение руки и сердца казалось ей достаточным основанием для доверия. Если эта девушка так не считала, стоило ли ей, Леське, вдаваться в пространные объяснения? Она пожала плечами. Всё, что ей оставалась, это молча стоять и смотреть, пока Наталья, пыхтя от злости, не убралась восвояси.

Потом она повернулась к окну и долго смотрела на тонкие, едва дрожащие веточки рябины. Фёдор собрался жениться, судьба его определена — твердила она себе, не в силах уложить произнесённое в сознание. Информация была похожа на большой воздушный шарик, который она старалась запереть в коробке без замка. Что бы Леська не делала, как ни сжимала резиновую оболочку, она легко заполняла всё пространство и, распахивая створки, выбиралась наружу.

Она так устала. Просто устала. Ей не было и не будет места в жизни Фёдора. Ни ей, ни Маське. Она давно опоздала на поезд, который вёз его по дороге жизни. Она, в общем-то, и билета на этот поезд не имела.

Леська вздрогнула и задёрнула штору.

29

Мы поломанные,

Нас невозможно восстановить и полюбить.

Поломанные. “Та сторона”