Кукла-талисман

До начала стройки мечи хранились у семейного алтаря, на почётном месте. Эту моду я завёл по примеру сенсея. Там же я поставил гравюру. Отец возражать не стал, хотя поначалу я опасался, что он будет против.

Что за гравюра? Чёрно-белая, по виду недавняя, но печатник уверял, что оттиск делался со старой, чудом сохранившейся доски. «Верьте, господин! Резали доску ещё до явления будды Амиды!» Врал, подлец: доска была свежей, в отличие от рисунка, по которому её резали. Как и сохранился? «Берегли, как святыню! Южные варвары в те времена запросто к нам приплывали…» Я возразил печатнику словами настоятеля Иссэна: не так уж и запросто, хотя и полегче, чем сейчас, когда вообще не плавают. И спросил: доска доской, рисунок рисунком, но кто и зачем вздумал печатать сейчас портрет южного варвара? Печатник не знал и цену, прохвост, сбавлять отказался.

В любом случае я сразу понял: куплю!

Лицо узкое, бледное. Пристальный взгляд непривычно больших глаз. Тонкие усы — лезвия кривых кинжалов. Острая бородка. Я был уверен, что это Мигеру! Это его настоящее лицо, которое он обрёл после смерти.

В то время Мигеру ещё не родился. И отец его не родился, и дед. Прадед? Дальний предок? Это не имело значения. Я поставил гравюру возле алтаря и четыре раза в год[18] жёг перед ней курения, ставил подношения и читал поминальные молитвы. Не знаю, каков рай у варваров. Каков бы ни был, душа Мигеру сейчас там.

Алтарь тоже отправился на хранение в кура. Ключ от замка отец не давал никому, даже мне. Строители меж тем заново выровняли и расширили площадку под застройку — пусть самую малость, но это жилище будет просторней старого! Завтра возьмутся за стены: деревянные решётки уже сколочены, доски ждут под навесом. Там же песок и клей для штукатурки; глину и солому завезут позже.

К концу недели приступят к крыше.

Кроме главных столбов в землю вкопали две дюжины столбиков высотой до колена: опоры для веранды. Она теперь пойдёт вокруг всего дома, а не только с фасада, как раньше. Пока веранду не возвели, там в темноте лучше не шастать — споткнёшься, переломаешь ноги.

— Добрый вечер, отец.

Я поклонился.

— Служба?

— Служба, — кивнул я.

Не в первый раз я являлся домой затемно. На службе вечно так: то от безделья маешься, то бьёшь ноги в поисках свидетелей, забывая перекусить. Сегодня я перекусить не забыл, даже два раза не забыл, но к вечеру живот начало подводить. И в кого я такой прожорливый?

— Садись. Еда готова.

Для приготовления пищи у самурая есть жена или мать, они и хлопочут в «земляных комнатах»[19]. После отъезда мамы и О-Сузу мы поначалу брали еду у разносчиков, а потом отец решил сэкономить и лично занялся стряпнёй. Клянусь, у него получалось лучше, чем у женщин!

Ну, вы знаете почему.

2 Долг и семья

Ужин прошёл в молчании.

Отец был мрачнее обычного. Я притащил лохань с водой; по-прежнему не говоря ни слова, мы вымыли посуду. Тщательно загасили угли в очаге: порыв ветра, горсть искр — и здравствуй, пожар! Последним отец потушил фонарь на шесте, когда мы уже забирались в палатку. Здесь, на утрамбованном земляном полу, меж дощатых настилов с нашими тюфяками едва мерцала жаровенка в форме черепахи, с решётчатой крышкой.

Не раздеваясь, мы улеглись, завернулись в одеяла. Отец сунул под голову деревянное изголовье, я обошёлся курткой, скрученной в тугой валик. Дыша на озябшие ладони — хоть и тёплая, а всё-таки зима! — приготовился слушать. Ночлег в палатке, бок о бок, выработал у нас своеобразный ритуал: беседы перед сном. Я делился событиями дня, отец — событиями ночи, что вполне естественно для городского стражника, совершающего обход через две ночи на третью.

Обычно отец начинал первым, но сегодня он упрямо молчал. Не спал, это было слышно по его дыханию. Не о чем рассказывать? Не желает говорить? Ладно, тогда начну я.

— С этим новым делом все пятки стоптал, — пожаловался я. — Бегаю с утра до вечера. Лавочники, пьяницы, опять лавочники. Собаки лают. Даже дракон один подвернулся. Нет чтоб переродиться как положено, без хлопот…

Вообще-то о служебных делах болтать не положено. Но отец уже трижды волей-неволей участвовал в делах нашей службы. Пусть краем, случайно, а без него не обошлось. Главное, дальше отца мои рассказы не пойдут. Знаете, как трудно держать всё в себе? Ни с кем не поделиться? Сослуживцы и начальство не в счёт. Да, виноват, слаб духом. И языком. Я мысленно дал себе обещание повиниться перед господином Сэки: пусть назначит болтуну наказание! Или перед святым Иссэном.

Или перед ними обоими.

— Кто там у тебя переродился? — без особого интереса спросил отец. Чувствовалось, что он занят собственными мыслями. — Дракон, что ли?

— Нет, мальчишка. Кричит теперь на два голоса. Когда ребёнок, в смысле убитый — проклинает убийцу, отвечает на вопросы. Когда убийца — молит о спасении. Впервые с таким сталкиваюсь. Мальчишку я уже отыскал, вернее, матушку его. Соседа допросил. Теперь монаха ищу, жилище его.

— Убийца — монах?