Кукла-талисман

Тень двигалась с большой осторожностью. Пение половиц под босыми ступнями вплеталось в общую мелодию, не нарушая её. Призрак — тот ступал бы бесшумно. Кто-нибудь бодрствующий, настороженный, с чутким слухом сумел бы уловить лёгкий диссонанс в шорохах и скрипах, заподозрить неладное. Но в доме все спали.

Все, кроме таинственного полуночника.

Вот он миновал коридор. Вот шагнул в главную залу — более просторную в сравнении с другими помещениями. Здесь было светлее. Лучи ущербного месяца проникали сквозь щели в шторах, расчертив пол тонкими полосами. Тёмный силуэт распался надвое: на пол, перечеркнув лунные штрихи, легла чёрная тень, а над ней вознеслась человеческая фигура, скособоченная странным образом. Человек решительно шагнул к семейному алтарю. Пол под его ногами заскрипел сильнее, но полуночник не обратил на это внимания.

В шаге от алтаря фигура снова распалась на две неравные части. Человек — ничуть не скособоченный, как оказалось — плавно взмахнул руками, и свёрток, который он до того прижимал к животу, с тяжёлым шелестом развернулся и лёг на пол.

Циновка? Покрывало?

Человек опустился на колени перед алтарём. Дом затаил дыхание: ни скрипа, ни шороха. Щелчок кресала в напряжённой, пропитанной тревожным ожиданием тишине прозвучал как удар грома. На алтаре затеплился жёлтый огонёк. За ним — второй. Две восковые свечи, какие могли позволить себе лишь состоятельные люди, горели ровно, не мигая: ветер ни малейшим дуновением не беспокоил их. Алтарь словно выдвинулся из мрака. Стали видны лакированные уступы, подобные ступеням лестницы, ведущей в рай. На них стояли курильницы и чаши для подношений, лежали бамбуковые футляры со свитками священных текстов. Венчала алтарь гравюра, изображавшая восхождение праведников в царство будды Амиды.

А в самом центре…

Игра теней? Игра воображения? Морок?!

Малый меч в гордом одиночестве покоился на подставке из благородного дерева кейяки: тёмно-золотистой, с изысканными волнами древесных разводов. Клинок прятался в чёрных лаковых ножнах с иероглифами, нанесёнными на них серебром.

Человек поклонился, коснувшись лбом пола. Он был обнажён по пояс, торс его искрился. Пламя свечей отражалось в мириадах мельчайших бисеринок пота, выступивших изо всех пор. Это было бы неудивительно жарким днём, но не во время благословенной ночной прохлады.

Впрочем, вознесение поздней молитвы перед семейным алтарём вызывало не меньшее удивление.

Человек выпрямился. Протянул вперёд обе руки, с благоговением взял с подставки меч. Излишняя почтительность сыграла с полуночником злую шутку: меч вывернулся у него из рук. Клинок упал на пол с таким грохотом, словно в доме рухнула опорная балка, а сейчас за ней последует крыша.

В ответ кто-то заворочался в восточном крыле дома.

Ничуть не изменившись в лице, человек поднял меч. Хрипло прошептав пару слов, извлёк из ножен клинок. Меч тускло блеснул. Золотистое пламя свечей стекало по лезвию: вот-вот прольётся на пол — и не миновать пожара.

Шло время, человек медлил. Застыл, как если бы забыл, что собирался делать. Затем он обернул клинок — ту часть, что ближе к цубе[28] — плотной бумагой и, поудобнее ухватившись за импровизированное продолжение рукояти, направил острие себе в живот.

— Мой долг! — громыхнул низкий рык. — Я исполню его!

Слова прозвучали как призыв. В дверях залы возникла ещё одна фигура: ни дать ни взять, бес, вызванный заклинанием. Новый гость замер, словно скованный льдом посреди лета. Человек у алтаря шумно выдохнул, вонзил меч себе в живот. Брызнула кровь. Она растопила ледяной панцирь, сковавший беса — или кто там явился на зов.

— Не сметь!

С прытью, какую нельзя было заподозрить в грузном теле, новый гость метнулся к алтарю. Налетел на самоубийцу, опрокинул, силясь вырвать меч. Оба соперника с рычанием покатились по полу, мёртвой хваткой вцепившись друг в друга.

— Я должен!

— Не сметь!

— Семья!

— Приказываю!!!

— Мой долг!

— Остановись!

— Умру, но исполню!..

В зале сделалось светло. В глаза ударило пламя фонарей и факелов. По стенам заметались тени, похожие на демонов преисподней, и дом наполнился топотом и криками.

2 Болтлив, но стоек

— Торюмон Рэйден, дознаватель! — доложился я по всем правилам.

Господин Сэки в моём докладе не нуждался, хоть я и явился по его вызову. А то он не знает, кто я есть! Знает, конечно, и заранее поджал губы с такой миной, будто съел тухлую креветку. Представлялся я для гостя, ради которого меня и вызвали.

Если гость не пришёл с заявлением о фуккацу в мой крошечный кабинетишко, а напротив, ради этого гостя меня вызвали в огромный кабинетище Сэки Осаму, послав за мной не кого-нибудь, а лично секретаря Окаду — тут гляди в оба!

Я и глядел.

Гость тоже глядел. Взгляд у него оказался цепкий до крайней неприятности. Меня раздели, освежевали, выпотрошили, оценили и вернули в исходное состояние, не потратив на это больше времени, чем требуется для трёх глотков чая. Святой Иссэн рассказывал, что чашки для чайной церемонии именно такие — на три глотка.

Мне даже пить захотелось.