Куклолов

– Просто выбило пробки, – медленно проговорил я, тщательно расправляя покрывало. Надо же: уснул вчера, даже не расправив кровать, прямо поверх бархатистого, в старых пятнах пледа. Он, однако, скрывал под собой белоснежное бельё, от которого пахло острой, но приятной отдушкой. Пододеяльник и наволочки светились в темноте, как полотна снега. Как волосы Мельника.

Я усмехнулся этой мысли. Весь мир крутился вокруг кукол; всё, что я видел, сводилось к ним. У отца, наверное, было так же.

Кое-как, в свете телефонного фонарика, я умылся, а потом выглянул в коридор, собираясь спуститься к администратору, – жить без света не очень-то приятно. Навстречу шла горничная со стопкой белья в руках.

– Девушка! У меня в номере, кажется, пробки выбило.

– Доброй ночи. Давайте посмотрим.

Она зашла внутрь, пристроила простыни на комоде и щёлкнула выключателем – комната озарилась вся, включились прикроватные светильники, люстра под потолком, бра на стене и торшер у массивного лакированного стола.

Я зажмурился. Полная тьма под веками. Когда открыл – заплясали объёмные, ослепительные мушки.

– Всё в порядке, – улыбнулась горничная.

– Да. Спасибо. А что-то не включалось…

Она пожала плечами, ещё раз пожелала доброй ночи и ушла.

Я помотал головой. Раскрыл рюкзак, чтобы куклы подышали воздухом. Обошёл номер, гася свет. Оставил только масляный торшер: масло в нём, подсвечиваясь, спирально поднималось, потом опадало, потом снова поднималось. Игра золотых пузырьков завораживала; я глядел на них, наверное, минут пять, и заметил, что горничная оставила простыни, когда её уже и след простыл.

– Надо бы отнести, да? – подмигнул я высунувшейся из рюкзака Арабелле. Чешуя на её хвосте поблёскивала в свете торшера. Я не удержался: провёл пальцем. Подошёл к телефону, чтобы позвонить и вызвать горничную, и обнаружил на стопке простыней серебристую бумажку. Это ещё что? Какая-то этикетка?

Нет, это была не этикетка. Это была гладкая, тонкая, блестящая рекламка: серебряные звёзды – едва различимые на белом фоне, если смотреть прямо, и острые, выпуклые и глубокие, если повернуть бумажку ребром. «Чревовещатель Ираёль. Я отвечаю на вопросы, подобно пустыне. Павильон № 75».

Что ещё за поэзия, подумал я, скомкал бумажку и хотел швырнуть в ведро. Потом опомнился: это же не моя. А потом снова, разом вспыхнули все лампы – только не в номере, а в голове.

«Я отвечаю на вопросы, подобно пустыне».

Павильон номер семьдесят пять.

Изо всех сил сжимая рекламку вспотевшими, скользкими пальцами, я выглянул в окно. Часы показывали глубокую ночь, и ярмарка только разворачивала свои шатры: поднимались тенты, яростно светили прожектора, трепетали флаги. Туда-сюда, словно букашки, сновали сотрудники и рабочие.

Павильон номер семьдесят пять.

Голова шла кругом. Я прижал рекламку к губам. Выдохнул:

– Спасибо…

Я знаю, что спросить у тебя, чревовещатель Ираёль.

Я упал на кровать и уснул тут же. Снов в ту ночь я не видел.

* * *

Первое, что я сделал, проснувшись (после того, как проверил кукол, конечно), – начал искать. Запрос «чревовещатель Ираёль» не дал ничего внятного: только статьи про предсказателей, пророков и колдунов. Запрос «чревовещатель кукольная ярмарка Кавенецк» вывел тонны информации о ярмарке, но о чревовещателе не оказалось ни слова. Запрос «Ираёль» показал мне далёкий посёлок и рассказ о старом лётчике, попавшем в какой-то золотой мираж.

Сначала я ничего не понял, но потом сообразил, что Ираёль – это пустыня. Так вот почему «Я отвечаю на вопросы, подобно пустыне»! Только почему же никаких цифровых следов этого Ираёля? Может, это какой-то знакомый администраторов или экзотический гость, приглашённый в последний момент?..

Я отправился к семьдесят пятому павильону – огромному, просто гигантскому, возвышающемуся над палатками, шатрами и юламейками[24], словно паук. До официального открытия в шесть вечера оставалась уйма времени, на дорожках всё ещё суетились рабочие, плотники натягивали последние тенты, художники расписывали последние вывески, воздушные гимнасты в тёмных робах прикрепляли к флагштокам последние флажки и растяжки… Но меня всё равно пропустили на территорию – вернее, просто не заметили. Я брёл среди снежных клумб, ледяных композиций, деревянных киосков, впитывая всем существом это зарождающееся нутро ярмарки, это предчувствие весны – здесь оно ощущалось особенно сильно. Солнце резало глаза, небо колыхалось, увешанное облаками— словно фанерками, прибитыми к ярчайшей голубизне. В нос била смесь свежих строительных запахов: масляная краска, древесная стружка, мокрая штукатурка…

Я задрал голову, чтобы разглядеть бутафорский маяк, сколоченный в центре ярмарки – на пересечении усаженных картонными деревьями ярмарочных аллей. Чем-то это напомнило Исмаильскую ярмарку, где мы были с Катей.

Катя… Мысль о ней отозвалась теплом, но без всякой нежности; это было не романтическое тепло прикосновения, а практичное тепло радиатора, включившегося в холодном салоне. Мне хотелось, чтобы она приехала. Мне нужен был кто-то, кому я доверяю, кто сможет помочь с самой главной моей задачей, кто…