Куколка

При ярком солнечном свете ориентироваться в шкафу было гораздо легче. Девушка нашла среди сваленной кучи одежды, большую длинную футболку, которая снова стала для нее платьем, и надела поверх той, в которой спала. Потом отправилась делать утренние процедуры. Она уже чувствовала себя здесь, как дома. Запомнила, что и где лежит, поэтому даже не спрашивала у Вадима, если в чем-то нуждалась, а просто брала.

После душа Татьяна почувствовала себя совсем бодрой и живой. Моясь под струей горячей воды, она вспоминала растерянное лицо парня, когда он увидел ее на кухне, и его смущение. Это забавляло и одновременно возбуждало. Ей нравилось, что он смотрит на нее так: с желанием, но не пошло. Нравилось, что он проводил ее взглядом, когда она пошла переодеваться, просто потому что не мог удержаться. Нравилось, что она могла его смутить одним своим видом. Она чувствовала женскую власть над ним, и это ей тоже нравилось.

Вернувшись на кухню, Татьяна обнаружила приготовленную для нее тарелку с горячей рисовой кашей и порезанными туда кусочками банана. Вадим стоял у кофеварки и переливал кофе в чашку. Муравьева сидела расслабленно на стуле, упершись в жесткую спинку, и тыкала пальцами по экрану, писала кому-то сообщение. Парень, услышав шаги, осторожно обернулся и, увидев Татьяну уже в приличном виде, расслабился. Поставив перед ней чашку с горячим молочным кофе, он улыбнулся. Снова дружелюбно и легко. Девушка засияла. Она предвкушала вкусный завтрак, прекрасно помня, каким он был в прошлый раз. Желудок довольно заурчал. Облизав губы, она посмаковала кусочки фруктов во рту.

– А вы уже поели?

– Мы проснулись полтора часа назад, – ответил Вадим.

– Лен, а ты себя нормально чувствуешь?

Муравьева подняла отстраненный взгляд от экрана телефона.

– Да, вполне. Кстати, Вадим мне все рассказал. Спасибо вам большое.

Она оглядела обоих и улыбнулась уголками губ, а потом внимательно посмотрела на Татьяну, чуть прищурившись, как бы анализируя.

– Следовало ожидать подвоха, когда Даша меня пригласила с вами. Почему я согласилась?

Вопрос она задавала невидимке в окне, повернув туда голову, и уставилась в солнечный день сквозь пространство. Татьяна не обратила на это внимания, ела дальше.

– Это у вас такая конкуренция? За что? За место в театре? – спросил Вадим, следя за взглядом Муравьевой.

– Не знаю. Место в театре ей и так обеспечено. Даша просто всегда считала меня соперницей, хотя я ее как таковую не воспринимала.

В голосе Муравьевой было нечто высокомерное, из-за чего парень усмехнулся. Татьяна все это уже знала, поэтому слушала невнимательно. Ее больше интересовала каша.

– Иногда я думаю, что я занималась балетом ради единственного человека, который ко мне хорошо относился, – бабушки. Она и помогла мне поступить в академию и очень хотела посмотреть выпускной спектакль. Но умерла месяц назад, так и не увидев. А я из-за этого самого спектакля даже на ее похороны не смогла приехать. И для кого я тогда танцевала? Она любила говаривать в последние годы: «Ты еще на моей могиле спляшешь» и смеялась, как сумасшедшая. А мне от этой мысли хочется разучиться танцевать. Совсем.

Это был внезапный откровенный монолог уставшей от жизни балерины, по крайней мере, выглядела Муравьева именно так: депрессивно, отстраненно, угнетенно. Такой вид не сочетался с тем ослепляющим солнечным светом, пробивающим окно с улицы. Там широким шагом гуляла поздняя весна. Все уже расцветало и оживало после зимней спячки. Весь город пребывал в состоянии праздника, весеннего фестиваля, даже многотонные дома приплясывали под беззвучную мелодию майского солнца.

– Мне кажется, это глупости, которые у тебя вызывает тоска по ней, – резко ответила Татьяна, сделав глоток пряного кофе. – А танцевала ты, потому что талант. Она его просто увидела. Тебе повезло, что вовремя.

Муравьева посмотрела на нее пристально и поджала губы, сдерживая слезы. В этом взгляде, действительно, было много тоски и ума. Муравьева всегда была сама по себе, но только теперь Татьяна поняла почему. Собственный мир сильно поглощал ее. Она постоянно анализировала целую кучу комплексов и проблем, и, чтобы это не выходило наружу, старалась мало открывать рот, часто прятать глаза и подолгу быть наедине с собой. Но выговориться порой хотелось даже ей. Это Татьяна еще вчера в баре поняла. Не поняла только, почему вдруг ей. Просто потому что оказалась рядом? Она ведь все-таки была из противоположного лагеря, дружила с Дашей, хотя после сегодняшней ночи и сама не знала, относится ли к этому лагерю и хотела ли к нему относиться. А Муравьева предстала перед ней искренней, уязвимой и слабой, чего она раньше не могла и представить.

– Вот я всегда танцевала для мамы, – через маленькую паузу продолжила Татьяна. – Она так верила в меня, что мне казалось, и талант, и желание у меня есть. А ты мне как-то сказала, что это не мое…

Тут у нее самой навернулись слезы.

– Мне было обидно тогда. Но, может быть, ты была права, – с грустью заключила девушка и склонила голову.