Беседу прервала Кира, пропрыгавшая в детскую на одной ножке и заявившая, что ей пора спать, а «дядю Джеми и святого папу буся зовёт пить вечелний чай» (Джеми вчера пытался было объяснить ей, что надо говорить «святой отец», но попытки ни к чему не привели: Кира только делала большие глаза и спрашивала, почему так, если папу она зовёт папой, а Арон тоже её папа, только святой). Потрепав девочку по голове, дэй пожелал Таше хороших снов и удалился – вместе с Джеми, который заявил, что от чая отказывается, но с удовольствием переберётся на террасу, где его ждёт тюфяк. Таша с Кирой остались вдвоём, и то ненадолго: девочка задремала быстро, как котёнок, едва переоделась в ночную рубашку и легла на кровать. Таша много раз наблюдала, как точно так же засыпает Лив – только что бегала и играла, а в следующий момент уже посапывает, подложив тонкие руки под голову…
Таша сидела на тюфяке поверх одеяла, глядя, как мерцает на тумбочке цветная лампадка, пока среди наступившей в доме тишине кто-то на кухне с мелодичным позвякиванием размешивал чай.
Всё закончится здесь, в Пвилле. Уже скоро. Она не знала, почему, но почему-то понимала это совершенно отчётливо. И близость развязки не могла не вселять в неё страх.
Если она встретится с кукловодом и проиграет, то убьёт не только себя.
– …славные у тебя дети, – слух оборотня невольно выцепил из тишины голос Тальрин, решившей разделить вечерний чай с запоздавшим гостем. – Смотрю, ты к ним очень привязан. Особенно к Таше.
– Она ведь моя дочь. – Арон звякнул о стол опущенной чашкой. – У тебя тоже замечательная семья.
– Да. Замечательная. Иногда только мне жаль, что они не оборотни.
– Зато они избавлены от того, с чем пришлось столкнуться тебе. Люди – неплохие существа.
– Бесспорно. Но однажды я их потеряю.
– И будешь жить дальше. Помнить счастливую жизнь, которую провела с ними, и воспитывать уже правнуков.
– Не умею я выбирать тех, кого любить. Не умела и не умею. – Хозяйка дома отозвалась не сразу, и слова её приправил невесёлый смешок. – Живу уже в два раза дольше того, с кем когда-то шла к алтарю. Двадцать лет – вдовой. А ведь по нашим меркам цветущий возраст… И как твои дети к тебе попали?
– Встретились во время странствий.
– Давно ты взял их под крыло?
– Достаточно.
– Скрытен, как всегда. – Чьи-то пальцы, пробежавшиеся по столу, выбили из дерева досадливую дробь. – Я думала, когда-нибудь ты будешь мне доверять.
– Я доверяю.
– Не так, как мне хотелось бы.
– Наши желания не всегда соизмеримы с возможностями.
Тихий перестук оборвался.
– Твоя логика невыносима. Ты можешь хоть раз поступить так, как велит тебе сердце?
– Я поступаю так изо дня в день.
– Ты знаешь, о чём я.
На пару мгновений стало так тихо, что Таша могла слышать их дыхание, вплетавшееся в потрескивание остывающего дерева на террасе.
– Таль, я не могу дать тебе того, что ты ищешь.
Она почти следила за губами Тальрин, кривящимися в горькой усмешке.
– Почему? Ты не связан обетом безбрачия.
– Я давно отдал другой всё, что у меня было.
Ответное молчание хлестнуло отчаянием, как плетью.
– Ты не должна заговаривать об этом. Ты не должна думать об этом. – Его слова словно высекались на незримых скрижалях: и пытаться не стоило что-то опровергнуть или изменить. – Эти мысли причиняют тебе боль. Я не хочу ранить тебя одним своим присутствием.
– Не будешь, – едва слышно ответила Тальрин, прежде чем в разговор вкрался звук сдвинутого табурета. – Не буду.
– Спасибо за чай.
– Не стоит благодарности, святой отец.
– Стоит.
Стремительные шаги Тальрин удалились по направлению к комнате, ждавшей хозяйку дома для беспокойного сна.
Спустя какое-то время Таша услышала, как дэй устраивается в углу на кухне, на предназначенном ему тюфяке. Легла сама, разметав светлые волосы по подушке, глядя в потолок.
Что бы ни осталось у Арона в прошлом, кем бы ни была та, за кем он готов был пойти в Белую Топь – это явно причиняло ему не меньшую боль, чем та, что прорвалась напоследок в интонациях Тальрин. И Таша не чувствовала в себе столько смелости, чтобы ранить его расспросами.