Кулинарная битва

– На мне, Мэй, висит ипотека. Большая. Да, люди «Мими» любят, да, есть Энди. Но этого мало. Я всегда едва сводила концы с концами, и на выплату ипотеки никогда не хватало. А когда я умру… – Мэй с Эйдой в один голос запротестовали, но Барбара продолжала. Как камень, который сорвался и, сметая все на своем пути, несется вниз по склону, она уже не могла остановиться: – Когда меня не станет, тебе ни за что налог на наследство не выплатить. Моя мать умерла, когда моложе меня нынешней была. Скоропостижно. И ее мать тоже. Они все в одночасье умерли. Если и я так же умру, ты, Мэй, вообще здесь ни в чем не разберешься. Когда я с вами маленькими сюда вернулась, мы в голых стенах оказались. Дом мне от матери остался, но за него у меня все до копейки отобрали – и наличность, и все, что можно было продать. – Барбара судорожно всхлипнула, протянула руку к коробке с салфетками – пусто, дотянулась до рулона бумажных полотенец и сердито вытерла себе лицо.

– Они нас преследовали. Фрэнк Погочиелло хотел мой дом и землю купить, а его приятель был хозяином банка. Чтобы налог на наследство заплатить, мне в этом банке пришлось заем взять. Они каждый месяц ко мне приставали: «Ты, милочка, уверена, что платить в состоянии?» С тобой, Мэй, тоже так будет. И ничего изменить я не в силах. Я эту ипотеку до сих пор не могу выплатить. А тебе, к тому же, новую не дадут. Ни одна инспекция разрешения на ипотеку не одобрит: дом-то разваливается, и помещение «Мими» разваливается. Где ты на ремонт денег возьмешь?

Эйда все это знала и сидела тихо. Прикрыв рот рукой и отвернувшись от них обеих, Барбара, не мигая, смотрела в глубь дома, словно вглядывалась в свое прошлое. А для Мэй все обрывки воспоминаний сложились воедино. Скудная жизнь, каждодневная экономия, материнский страх перед Погочиелло и ее ненависть ко всей их семье. И даже залежи хлама, оставлявшие им все меньше и меньше места для жизни, – все это стало теперь ей понятно. Наверное, если живешь с чувством, что тебя, того и гляди, лишат крыши над головой, что в любой момент почва уйдет из-под ног, наверное, за любую рухлядь, как за спасительную соломинку, хватаешься и каждый лоскут при себе навсегда сохранить хочешь.

Всю жизнь Барбара тащила этот груз на своих плечах. С тех пор как умерла ее мать, с тех пор как сюда вернулась и поселилась в этом доме с дочками, как взвалила на себя «Мими» и двух живых старух, не говоря уже о тех, что здесь умерли. И чувствовала ли она присутствие в доме своей матери так же ясно, как все они ощущали присутствие Мими? Для Мэй Мими была просто тенью, немножко смешной, немножко грустной и иногда слегка жутковатой. Но она никогда не задумывалась, каково здесь матери – ведь Барбара была совсем молодой, едва за двадцать, когда на нее свалилась ответственность за живых и мертвых. Мэй сейчас старше той Барбары больше чем на десять лет.

Мать еще и рта не открыла, а Мэй знала, что она сейчас скажет. Обе думали об одном.

– Когда мама умерла, без этого дома, без «Мими» я бы пропала. Не уйти от вашего отца я не могла. Школу я не окончила. Мими нас всех спасла. Мне повезло, что было куда вернуться. Но тебе, Мэй, возвращаться нужды нет. И, думаю, желания тоже.

«Мне повезло, что было куда вернуться». В глубине души именно так Мэй чувствует всю неделю. Казалось, поездка домой будет для нее визитом в чистилище. А оказалось, здесь ее приют, место, где не имеет значения ни бренд «Мэй Мор», ни все его обязательные составляющие. Блоги в сетях, фотографии, бесконечная трескотня комментов, подписчики – все это отодвинулось от нее куда-то далеко-далеко. Даже назойливое присутствие «Кулинарных войн» не перевешивало реальных земных дел и забот: работы в «Мими», постоянного присутствия Мэдисон и Райдера. Даже ссора с Амандой – часть настоящего живого мира, который постепенно вытесняет ее эфемерную виртуальную реальность.

Видео материнского дома в Сети было для Мэй шоком. Внезапно обрушившееся на нее болтливое скороспелое осуждение досужих зрителей смешалось с ощущением собственных корней и собственной истории. Теперь она сидит здесь с Барбарой и Эйдой, и от шока ничего не осталось, или остались только слабые отголоски. Кто что про ее семью думает, не имеет никакого значения. Здесь и сейчас, с ними, – вот ее настоящая жизнь. Она гордится своей книжкой и людьми, помогавшими ей, пока она ее писала. Но образ, старательно выстроенный ею в Сети, тает на глазах. И почему-то это ей безразлично. А как она добивалась своей известности, как ее хотела! Наверное, она ошибалась. Разве кто-то может принимать правильные решения, если даже не знает, чего хочет и к чему стремится?

– «Мими» – моя жизнь, – прошептала она. Поняла, что ни Барбара, ни Эйда ее не услышали, и повторила погромче: – Я не знаю, мама. Мне кажется, я не готова расстаться с «Мими».

Мать повернулась и взглянула ей прямо в глаза:

– Значит, ты готова расстаться с чем-то другим?