Культура древнего Рима. Том 2

Настойчиво указывая на параллели в положении свободных лиц in mancipio и рабов, Гай не упускает случая отметить и различия. Одно из чисто юридических отличий (кстати сказать, уже не имевшее во времена Гая практического значения) упомянуто выше — это возможность освободиться самостоятельно записью в ценз. Далее, лицу in mancipio при назначении его наследником с освобождением претор дозволял (подобно «сыну» и в отличие от раба) «воздержаться» от наследства, обремененного долгами[91], хотя он «точно так же, как раб», был наследником «обязательным», но не «своим» (G, II, 160)[92]. Гай считает нужным подчеркнуть также разницу в реальном общественном положении лиц in mancipio и рабов: «И самое главное, — заключает Гай, — мне надлежит напомнить, что нам не позволено как-нибудь унижать тех, кто находится у нас in mancipio, в противном случае мы будем отвечать за оскорбление. Ведь л ют, и недолго удерживаются в этом правовом положении, но такое делается по большей части для соблюдения формы (dicis gratia) на короткий срок (uno momento), если, разумеется, манципация не имеет причиной дело о нанесенном ущербе» (I, 141).

Как будто бы речь здесь идет о чистой формальности, рудименте прежнего права. И все-таки римских юристов времен Империи всерьез занимал вопрос о правовом положении лиц, зачатых их отцом в этом краткосрочном состоянии: «Кто зачат от сына, манципированного в первый или второй раз, тот, хотя бы он родился после третьей манципации его отца, состоит во власти деда… Что же до того, кто зачат от сына, находившегося в третьей манципации, то он не родится во власти деда. Лабеон (время Августа. — В. С.) даже полагает, что он находится in mancipio у того же (лица), что и его отец. Мы, однако, пользуемся таким правилом (hoc iure), чтобы, покуда его отец находится in mancipio, право сына оставалось бы приостановленным, и если его отец будет отпущен из этого состояния (ex mancipacione manumissus erit), то сын поступал бы во власть отца, а если тот умрет, состоя in mancipio, то он делался бы (лицом) собственного права» (I, 135).

Эти курьезные в своей дотошности рассуждения не так бессодержательны, как могло бы показаться. Они дополнительно указывают на коренные различия состояния «на положении рабов» (servorum loco — так определяет Гай положение состоящего in mancipio — см. выше) и настоящего рабского: первое (в отличие от второго — ср.: D, 24, 2, 1) не прерывало таких гражданских отношений, как законный брак, — в противном случае сам вопрос о статусе детей лица, состоящего in mancipio, был бы бессмыслен. Забота об охране прав его отца на него самого (в случае выхода из «манципия») и особенно на его потомство тоже показательна.

Итак, состояние in mancipio рассматривалось римским правосознанием времен Гая (и, надо думать, его предшественников) как почти всегда кратковременное и переходное, выполняющее вспомогательную функцию, основанное на формальной силе процедур, можно даже сказать, эту силу олицетворяющее. В нем, однако, сохранялось воспоминание о более широком и долговременном его применении, которое еще продолжало жить в ноксальном иске. Но должна ли в этой связи идти речь лишь о более широком применении интересующего нас состояния или также о более широком значении интересующего нас понятия?

Гай, описывая состояние in mancipio, определяет его специфическое место в систематизированном к тому времени римскими юристами «праве лиц». Заметим, что тройственная формула «qui in potestate, manu, mancipiove sunt» — «те, кто состоит во власти, под рукой или in mancipio» (G, III, 86; Uf., 19, 18; Vat., 298; 300; ср. 51) — могла пониматься и в обобщающем, и в дифференцирующем смысле (о том и другом значении подобных формул см.: D, 50, 16, 53, Paul.). Она, таким образом, обозначала целостное понятие — подчинение «праву другого» (=qui alieno iuri subiecti sunt), но подразумевала и различия между тремя видами этого подчинения (ср.: G, I, 49). Интересно, что у Гая можно встретиться с представлениями не только о специфике каждого из этих видов, но и о какой-то правовой грани между состоянием (или состояниями) in manu mancipiove и состоянием in potestate. Обосновывая возможность постановки вопроса о таких различиях, Гай пишет, что лицами, которых «мы имеем in manu mancipiove», «мы не владеем» (II, 90). Можно ли, исходя из этого, приписывать Гаю мнение, что «сыном», состоящим in potestate, отец владел так же, как рабом? Во всяком случае, у Павла в сходном контексте как пример лица, которым «мы не владеем», назван именно сын (D, 41, 2, 1, 8). Однако грань между состоянием in potestate и, так сказать, второстепенными видами «чужого права» у Гая видна и в другом месте (IV, 80), где он опять-таки раздельно рассматривает споры «из договора» лиц, состоявших in potestate, и лиц, состоявших in manu mancipiove.