В первом томе своих мемуаров Пабло Неруда говорит о конгрессе писателей в защиту республики, состоявшемся в Мадриде в 1937 году. «Бесценные отклики» на приглашения «полились рекой отовсюду. Один из них был от Йейтса, национального поэта Ирландии; другой — от Сельмы Лагерлёф, выдающейся шведской писательницы. Оба они были уже слишком стары для путешествия в осажденный Мадрид, который постоянно долбили бомбами, но и они сплотились в защиту Испанской республики».* Точно так же, как Неруду не смущало то, что он считал себя поэтом, восставшим и против внутреннего колониализма в Чили, и против внешнего империализма по всей Латинской Америке, так и нам следует расценивать Йейтса как ирландского поэта, чье значение выходит далеко за рамки локального ирландского контекста. Неруда считает его национальным поэтом, который представляет ирландскую нацию в войне против тирании и, согласно Неруде, Йейтс положительно откликнулся на явно антифашистский призыв, несмотря на свою часто упоминаемую симпатию к европейскому фашизму.
Сходство между по праву знаменитой поэмой Неруды «El Pueblo» (в сборнике 1962 года она опубликована под названием
Уж времени немало прошло с тех пор,
Как стал я вспоминать
*
Этого мудрого и простого человека.
Целыми днями я всматривался в лицо,
Которое надеялся сохранить для своего жизненного пути
И реальности.
Неруда:
Я знал этого человека, и когда мог, когда у меня все еще были на лице глаза, когда у меня все еще был голос в глотке, я искал его среди могил и сказал ему, сжимая руку, которая еще не превратилась в прах:
«Все пройдет, ты еще поживешь».
Ты снова зажжешь огонь жизни.
Ты еще сделаешь свое дело».
Так что пусть возмущаются, когда
Мне кажется, что я один, я вовсе не одинок;
У меня есть компания, и я говорю для них. Кто-то слышит меня, сам даже того не зная,
Но те, о ком я пою, кого я знаю,
Продолжают рождаться и переполнят собой мир.
Поэтический призыв исходит из союза между народом и поэтом; отсюда сила заклинаний в поэме: это необходимо обоим персонажам.
Цепь на этом не прерывается, поскольку Неруда идет дальше и провозглашает (в поэме «Deber del Poeta»), что «через меня свобода и море призовут к ответу истерзанное сердце», а Йейтс в «Башне» пробуждает воображение, «взывая к образам и
*
памяти / руин и древних деревьев».* Коль скоро подобные увещевания раздаются под сенью доминирования, мы можем связать их с нарративом освобождения, столь ярко представленным Фаноном в «Проклятьем заклейменных». Поскольку барьеры и препоны колониального порядка повергли волю населения в гнетущий ступор, «новые возможности ... породили у колонизированных народов тягу к насилию».** Фанон подробно излагает декларацию прав, требование свободы слова и свободных профсоюзов; а затем, по мере того как воинственно настроенный революционный класс выходцев из городских низов, отверженных, преступников, деклассированных элементов поворачивается в сторону села, где постепенно формируются ячейки из вооруженных активистов, которые на завершающих стадиях восстания возвращаются в город, раскрывается совершенно новая история.