Исключительная сила творчества Фанона обусловлена тем, что оно выступает как скрытый контрнарратив той откровенной силе колониального режима, которая согласно телеологии фанонов-ского нарратива непременно должна потерпеть поражение. Разница между Фаноном и Йейтсом состоит в том, что теоретический и даже метафизический нарратив антиимпериалистической деколонизации Фанона повсюду отмечен акцентами и интонациями освобождения: это нечто большее, нежели защитная реакция туземцев, чья главная проблема (как это показал Шойинка) состоит в том, что они имплицитно усваивают базовую оппозицию европейцев—не-ев-ропейцев (но не идут дальше). Дискурс Фанона — это дискурс предчувствия триумфа, освобождения,
*
**
который знаменует собой второй момент деколонизации. Напротив, в ранних работах Йейтса звучат националистические нотки, он стоит у порога, который не в силах переступить, хотя и разделяет с другими поэтами деколонизации (такими, как Неруда и Дарвиш) общую траекторию. Однако он не в состоянии пройти ее до конца, даже если другим удалось продвинуться дальше. Следует по крайней мере отдать ему должное за то, что он предрекал появление освободительной и утопической революционности, которая была отброшена и даже отвергнута его собственной позднейшей реакционной политикой.
В последние годы Йейтса часто цитируют как провозвестника эксцессов национализма. Его цитирует без упоминания имени, например Гэри Сик в своей книге о действиях картеровской администрации в ходе иранского кризиса с заложниками в 1979—1981 годах («Все провалилось»),* а также корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Бейруте в 1975—1977 годах, покойный Джеймс Маркхэм. Он цитирует некоторые фрагменты из «Второго пришествия» («The Second Coming») в статье о начале гражданской войны в Ливане в 1976 году. «Все рушится; центр не удержать», — такова первая фраза. Далее: «Лучшие утратили веру, тогда как худшие / Полны страстной энергии». Сик и Маркхэм — оба ведут себя как типичные американские либералы, напуганные охватившим третий мир революционным потоком, который некогда сила Запада держала в узде. Их обращение к Йейтсу несет в себе предостережение: сохраняйте порядок, или вы обречены на безумие, с которым вам не совладать. Что же касается того, каким образом в этой взрывоопасной
колониальной ситуации колонизированные должны удерживать центр, ни Сик, ни Маркхэм не сообщают, но предполагается, что Йейтс во всяком случае не одобрил бы анархии гражданской войны. Это все равно, как если бы оба эти автора не помышляли вернуться к беспорядку колониальной интервенции, во-первых, именно это проделал Чинуа Ачебе в 1959 году в своем великом романе
Наиболее сильная сторона Йейтса в том, как он представляет и передает этот момент. Полезно напомнить, что «англо-ирландский конфликт», пронизывающий все поэтическое творчество Йейтса, послужил «моделью для освободительных войн XX века».** Его величайшие творения, имеющие отношение к деколонизации, связаны с рождением насилия с или насильственным рождением перемен, как в стихотворении «Леда и лебедь», мгновения, когда ослепительная вспышка нападения предстает перед его колониальным взором — насилие над девой, и наряду с этим вопрос
ужель не поняла ты
Дарованного в Мощи Откровенья, —
Когда он соскользнул с твоих колен?
Did she put on his knowledge with his power Before the indifferent beak could let her drop?***
**
***