Культура и империализм

Льюиса демонстрируют его обычную меру разумности и либеральных убеждений, — качеств, которые выделяют его среди прочих крупных американских колумнистов. Поддерживавший Джорджа Буша в его первоначальной реакции на вторжение Ирака в Кувейт, Льюис теперь чувствовал, что перспективы ранней войны весьма высоки, и ее необходимо сдерживать. На него в большей степени повлияли аргументы людей вроде суперястреба Пола Нитзе, который предрекал целый ряд катастроф, если будет предпринята наземная операция американцев в Заливе. США должны ждать, наращивать экономическое и дипломатическое давление, пока гораздо позже может представиться благовидный предлог для войны. Пару недель спустя оба антагониста появились в новостной передаче Макнейла—Лерера, ночной национальной программе, позволяющей вести продолжительные дискуссии и давать подробный анализ, дабы обострить свои первоначальные позиции. Наблюдая за дебатами, мы видели перед собой спорящих философов, которые заняты честной дискуссией в важный для национального опыта момент. США, по-видимому, были готовы к войне: аргументы за и против были красноречиво изложены в официальном публичном пространстве, национальной ночной новостной программе. Будучи реалистами, оба оппонента — и Хаус, и Льюис — принимали тот принцип, что «мы» — местоимение, которое более всякого другого слова создает некое иллюзорное чувство, будто все американцы в качестве совладельцев публичного пространства принимают участие в принятии решения ввергнуть Америку в иностранную интервенцию — обязаны быть в Заливе, регулировать поведение государств, армий и народов, которые находятся за несколько тысяч миль от нас. Выживание нации не было под угрозой, и этот вопрос не обсуждался. Но было много разговоров о принципах, морали и правах. Оба они говорили о военной силе как о чем-то таком, чем они более-менее вольны распоряжаться — разворачивать, применять или выводить, соответственно, — и при всем том ООН казалась наилучшим продолжением политики США. Эти конкретные дебаты производили удручающее впечатление, поскольку оба антагониста были вполне достойными людьми — ни заведомыми ястребами (как Генри Киссинджер, который никогда не останавливался перед «хирургическими ударами»), ни экспертами в области национальной безопасности (как Збигнев Бжезинский, который энергично возражал против войны, исходя из твердых геополитических соображений). Для обоих противников, и Хауса, и Льюиса, «наши» действия были частью присвоенного себе наследия действий Америки в мире в целом, куда она на протяжении двух столетий не раз вторгалась с зачастую катастрофическими, но каждый раз быстро забываемыми результатами. Редко, когда в ходе дебатов упоминали арабов в качестве жертвы войны, например, или (с равной степенью убедительности) ее зачинщиков. Могло сложиться впечатление, что к кризису вообще следует относиться in petto,¹⁵¹ как к внутреннему делу американцев. Надвигающийся пожар, весьма похожий на ужасающее разрушение, был далеко. И вновь, за исключением (весьма небольшого числа) прибывающих гробов и обездоленных семей, судьба по большей части пощадила американцев. Абстрактный характер придавал ситуации холодность и жестокость.

Как американец и араб, живущий в обоих мирах, я считал все это весьма тревожным не в последнюю очередь потому, что конфронтация оказалась столь тотальной, столь глобально всеохватной, что не было никакой возможности оставаться в стороне. Никогда прежде существительные, обозначающие арабский мир или его компоненты, не были предметом столь обширных толков; никогда прежде не имели они столь поразительно абстрактного и усеченного значения; редко кто ассоциировал себя с ними, даже учитывая то обстоятельство, что США вовсе не находились в состоянии войны со всеми арабами. Арабский мир привлекал и вызывал интерес, и тем не менее что-то сдерживало энтузиазм и детальное познание. Нет ни одной значительной культурной группы, которая была бы столь слабо изучена: если попросить американца, который в курсе последних новинок в области художественной литературы или поэзии, назвать имя арабского писателя, возможно, единственный, кого он вспомнит, будет все тот же Халиль Джебран.¹⁵² Как возможно столь плотное взаимодействие на одном уровне и столь слабое — на другом?

С точки зрения арабов картина получается совершенно искаженная. Вряд ли можно найти такую арабскую литературу, где были бы изображены американцы. Наиболее интересное исключение — это обширная серия романов Абдельрахмана эль Муни-фа «Города соли»,* но эти книги были запрещены в ряде стран, а в родной Саудовской Аравии его и вовсе лишили гражданства. Насколько мне известно, все еще нет ни одного института или крупного академического департамента в арабском мире, чьей главной бы задачей было изучение Америки, хотя США вне всяких сомнений являются величайшей и самой значительной внешней силой в современном арабском мире. Некоторые арабские лидеры, которые всю свою жизнь разоблачали интересы Амери-