Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Что общего у взгляда гения и взгляда ребенка, да еще с отклонениями (на заре своей карьеры Уилсон часто работал с умственно отсталыми, слабослышащими детьми; «Взгляд глухого» – так назывался один из первых и самых важных его спектаклей)? Только одно – и там и там мир предстает не таким, каким он видится обыденному сознанию.

Спектакль Уилсона – это вселенная Эйнштейна, увиденная глазами ребенка. Открытия великого физика рассказывают о сложности мира, спектакль великого режиссера о том, как проста эта сложность. Открытия великого физика заставляют человеческое сознание вырваться за пределы земного мира и его законов. Спектакль великого режиссера настаивает: куда бы ты ни вырвался, от этих кирпичиков бытия, а заодно от земного опыта не убежишь.

В самой сюрреалистической части оперы – сцене суда непонятно над кем непонятно за что (она чем-то напоминает «Алису в стране чудес», только еще абсурднее) – на переднем плане две женщины старательно делают себе маникюр. А кто-то из массовки тут же, в зале суда, рассказывает о мешковатых штанах с таким упорством, словно в этих штанах таится разгадка и неведомого преступления, и вообще всех земных тайн.

Обыденность прорывается в мир абсурда, но она прорывается и за пределы земного пространства.

В финале спектакля мы видим ракету. Точнее, маленькую аппликацию в виде ракеты. Она летит по диагонали через весь портал сцены. Из доэйнштейновского мира (с поездом) – в постэйнштейновский. А потом мы видим, как два персонажа, две актрисы, которые в самом начале самозабвенно считали на авансцене, вылезают из люков на каких-то нездешних просторах. Мы не знаем, где именно они оказались, но явно где-то за пределами нашего обычного мира. А дальше самое главное. Кого встречают они там, в этом нездешнем мире? Они встречают темнокожего шофера, сидящего за рулем автобуса и задорно рассказывающего какую-то совершенно мелодраматическую историю, годную для немой фильмы начала XX века: влюбленные сидят на скамеечке, взявшись за руки, светит луна, пахнет сиренью… Ну что-то в этом духе.

После четырех с половиной часов какого-то невероятного медитативного сеанса, в котором разрушены все конвенциональные опоры театра, мы вдруг причаливаем к простой истории, к нарративу, к мелодраме, от которых так бежали Гласс и Уилсон. После выверенного до миллиметра, отринувшего характеры, психологию и все земное, слишком земное, действа мы не улетаем в новый дивный мир, к немыслимым черным дырам, а причаливаем к автобусу с мелодрамой.

И это такая мощная кода, которая весь спектакль заставляет увидеть по-новому.

Среди споров о том, как правильно трактовать знаменитый термин аристотелевой «Поэтики» «катарсис», существует версия, наиболее близкая мне. Согласно ей, это слово правильнее всего переводить не как «очищение», а как «прояснение». Прояснение замысла художника, быть может, поначалу неведомого ему самому. Не хочется всуе употреблять слово «катарсис», но после «Эйнштейна на пляже» наступает редкое состояние возвышенного прояснения. Эти кружочки, квадратики, цифры, ноты, буквы… Этот домик с трубой, влюбленные при луне, мешковатые штаны, запах сирени… Никуда ты от них не убежишь. Ты привязан к ним навсегда.

Резо Габриадзе: как провожают паровозы

07/11/2012

Я собираюсь написать статью о прекрасном спектакле Резо Габриадзе «Рамона», но мысль уводит меня в недавнее прошлое.

Я захожу в комнату, где мой еще тогда маленький сын смотрит мультфильм «38 попугаев». Оптимистическая мартышка звонким голосом предлагает друзьям сделать зарядку, на что удав меланхолически замечает, что у него нет ни ног, ни рук и делать зарядку ему решительно нечем. Находчивая мартышка тут же советует делать зарядку для хвоста. Удав радостно соглашается. А передо мной вдруг разверзается весь кафкианский ужас этого вроде бы безобидного сюжета.

Говорящие муравьи, деятельные бобры и прочие мышата и бабочки, населяющие детские сказки, они ведь в каком-то смысле родственники Грегора Замзы из «Превращения». Душа, сознание, интеллект, весь комплекс человеческих чувств помещены в темницу нечеловеческого тела. Но, в отличие от ставшего насекомым Замзы, сказочные муравьишка или удав не видят в этом никакой дисгармонии. Наличие хвоста или отсутствие рук принимаются ими как данность.

Кукольный театр в лице великого Филиппа Жанти и его последователей пошел путем Кафки. В лице Габриадзе он идет путем мифотворца.