Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Помните, как в начале «Зеркала» Тарковского логопед учит немого подростка говорить, и тот мучительно рождает первые слова. Так и здесь. В начале было Слово… А точнее – в начале человеческой цивилизации было произнесенное слово. Оно было главным способом самовыражения человека. Человек разумный есть человек изрекающий. Как-то побочно эта мысль присутствует в спектакле Лепажа. Но куда важнее другая мысль. Человеческий голос – это нечто отчуждаемое от человека. Словно бы существующее само по себе. Как в звучащем в спектакле мифе про Эхо. «Липсинк» – это сплошное эхо. Эхо разных людей, разных эпох и поколений.

В отчуждаемости и перекличке разных голосов Лепаж нащупывает главную тему своего спектакля. Человеческая личность, как и сама реальность, словно складываются у него из составных частей. Из огромного множества зеркальных фрагментов. Ибо теперь, когда человечество все на свете готово оцифровать и зафиксировать для будущих поколений, отчуждаемым от человека оказывается в конце концов не только голос, но и сам образ человека. И чем больше способов зафиксировать действительность появляется у нас, тем более эфемерной и многомерной становится наша действительность.

Великий канадец вообще неравнодушен к новейшим открытиям физики, медицины, нейрохирургии, психиатрии. Сама человеческая личность словно бы увидена у него сквозь призму новейших открытий. И так же как неуловимой, квантовой, эфемерной предстает в научных изысканиях наша Вселенная, неуловимой, фрагментарной, «квантовой» предстает в спектакле Лепажа вся наша маленькая жизнь. Сколько бы ты ни пытался сложить огромный пазл бытия из доставшихся тебе фрагментов, в нем неизбежно останется огромное количество белых пятен. Неизбежно будет тайна, которую нам не разгадать. Но ты все равно, сознавая всю безнадежность своей работы, должен медленно и упорно складывать сей хитрый пазл. В этом видит Лепаж свою задачу. В этом видит он задачу театра. В этом видятся мне очертания новой, совсем не похожей на прежнюю, театральной эпохи.

Эймунтас Някрошюс: пришел Мефистофель к Господу

10/08/2009

Если задуматься, «Фауст» Гете – произведение, которое Эймунтас Някрошюс давно уже должен был поставить. Если задуматься еще крепче, он ставит его всю жизнь. Ведь что такое режиссура великого литовца, как не фаустовское желание положить к ногам весь мир, превращая деревяшку в лес, синюю тряпку – в небо, воду – в море, рукотворные объекты – в природные, и наоборот. Все, что вы знали о Някрошюсе раньше, вы узнаете и теперь. Воплощенная им на сцене реальность, где каждая вещь наделена душой и именно поэтому так легко превращается из вещи в метафору, опять налицо. Но можно с уверенностью сказать, что протагонист этого спектакля (его играет выдающийся литовский артист Владас Багдонас) – alter ego режиссера в куда большей степени, чем Гамлет, Макбет, Отелло или Дон Гуан.

Так уж получилось, что «Фауста» Някрошюса я смотрела вскоре после того, как в Москву на гастроли приехал «Липсинк» Робера Лепажа. И случайное соседство обнаружило вдруг, что два гения современного театра словно выполняют две равно важные миссии. Лепаж стал театральным рупором действительности, в которой мы живем. Някрошюс зафиксировал мир, который на наших глазах превращается в воспоминание. Ту самую уходящую натуру, на смену которой спешит оцифрованная и глобализированная реальность. Только не надо думать, что она хуже. В стремительно меняющейся жизни, где, стоя посреди широкого русского поля и держа у уха умещающийся в ладони приборчик, можно поговорить с Нью-Йорком, где «Войну и мир» можно запросто «сбросить» на флешку, где в течение одного дня можно побывать в разных частях света, есть свои потери, но и свои обретения. Если бы Фауст, не гетевский, а Фауст народных легенд и Кристофера Марло, узнал, что подобные чудеса станут возможны всего-то спустя пару столетий после его исторической встречи с хозяином преисподней, он, вероятно, попросил бы для себя не могущества (современникам Фауста каждый из нас показался бы магом и волшебником), он попросил бы сохранить тот рукотворный, соразмерный человеку мир, который плохо уживается с научным прогрессом. Но Фауст ни о чем подобном не ведал, а потому милый сердцу патриархальный мир зафиксировал сам Някрошюс.