Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Рецензии трудно писать в двух случаях – когда спектакль не стóит разговора и когда сказать хочется так много, что не знаешь, с чего начать. Спектакль Лепажа «Липсинк» – второй случай. Это великий спектакль. Канадский режиссер, еще при жизни названный гением, не подчиняется никаким театральным законам, но сам эти законы творит.

Согласно законам Лепажа, в театре можно смешивать все жанры – от мелодрамы до детектива. Можно показать любое событие – от смерти на борту самолета до автокатастрофы с летальным исходом. Можно позволить себе перепады от высокопарности к иронии и от иронии к пафосу. Можно использовать любую, самую наивную театральную условность, не понижая при этом интеллектуального градуса спектакля. Для Лепажа понятия «масскульт» и «артхаус» словно бы не существуют. Для него пространство культуры едино. Он берет свое там, где захочет, ни у кого не спросив разрешения.

Все это, казалось бы, уже было в искусстве. Но все это было не так. Мы имели дело (да, собственно, до сих пор имеем) с кричащим постмодернистским столкновением жанров и стилей. Постмодернизм тычет нам в физиономию игрой этих самых жанров, из их нарочитой сшибки извлекая эстетическую энергию. Лепаж не насилует жизнь жанрами и не пытается уместить ее в прокрустово ложе «измов». Он лишь пытается расслышать ее звучание и зафиксировать ее трепет. У него соединение несоединимого происходит естественно и органично. Так, как соединяется оно в самой нашей жизни, которая, хотим мы того или нет, оборачивается то мелодрамой, то комедией положений, то трагедией, то детективной историей.

Робер Лепаж в собственном фильме «Обратная сторона луны» (2003), поставленном по мотивам его же спектакля, созданного в 2000 году

К тому времени, когда звезда Лепажа взошла на театральном небосклоне, на нем уже сияли звезды Тадеуша Кантора, Филиппа Жанти, Пины Бауш. Их спектакли по аналогии с авторским кино можно было бы назвать авторским театром. Они, как и Лепаж, не изощрялись в сценической интерпретации чужих текстов и не опирались на его величество Автора, а выдумывали спектакли из головы. Но в их театральных сочинениях была поставлена под сомнение сама необходимость сюжета. Все эти режиссеры лишь разворачивали перед нами поток сценических образов. Авторский театр Лепажа был принципиально иным. Лепаж сделал сочинение историй (причем историй эпических) базовой ценностью своей режиссерской системы. Творцы авторского театра подчеркивали дробность мира. Лепаж – его единство. В его спектаклях все отзывается во всем, а колокол, кто бы и по какому бы поводу в него ни бил, всегда звонит по тебе.

Девять часов девять превосходных артистов Ex Machina, претерпевая массу перевоплощений, рассказывают истории девяти людей, называя каждую из частей именем одного из героев. Действие перемещается из Великобритании в Никарагуа, с одного континента на другой. Смесь языков: герои «Липсинка» говорят на английском, французском, немецком и испанском. Смена эпох: перед нами проносятся годы и даже десятилетия. Сюжет развивается и разветвляется, словно растущее на наших глазах дерево. Вот оперная певица на борту самолета становится свидетельницей смерти молодой женщины с младенцем на руках. Вот она усыновляет младенца. Вот младенец вырастает, становится кинорежиссером и снимает фильм о своей матери, попутно узнавая страшную правду о том, как она была продана в сексуальное рабство из Никарагуа в Германию. Вот человек, помогший оперной певице найти младенца, становится спутником ее жизни. А вот он сам становится главным героем одной из историй. А героиней следующей истории становится его пациентка. А потом сестра этой пациентки. Ствол основного сюжета дает побег, а этот побег – свой побег. У ствола появляется крона, у веток – листья. Те, кого мы принимали за главных героев, уходят в тень кроны, а потом ближе к финалу вновь выглядывают наружу.

Пора бы сказать, что означает само слово «липсинк». Очень условно его можно перевести на русский как «синхронизация губ». Проще говоря, это искусство дубляжа, которое неоднократно будет явлено нам на сцене. Да и вообще голос («одинокий голос человека») – одна из центральных тем этого многонаселенного сценического эпоса. Человек в «Липсинке» наделяет голосом неодушевленную вещь (о, сколько тут говорящей бытовой техники!) и дублирует (то есть наделяет своим голосом) другого человека. Но точно так же одна жизненная история вдруг неожиданно дублирует другую историю. И ты глядишься в чужую жизнь, как в зеркало. И кто-то так же глядится в твою жизнь.