Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

У Шиканедера принца Тамино в самом начале оперы преследует некая Змея, от которой спасают его феи Царицы ночи. У Брука никакой Змеи нет. И фей тоже нет. Тамино – явно в шутку, понарошку – преследует один из комедиантов, и он же потом оказывается спасителем принца. Именно он, но уже вместе со своим темнокожим соратником по сценическому ремеслу, снабжает Тамино волшебной флейтой, а Папагено – нет, не колокольчиками, как в либретто, а волшебным музыкальным треугольником – ироническое обыгрывание одного из масонских символов. Сказочного антуража – всех этих разноцветных перьев, в которых обычно появляется на сцене Папагено, тут тоже нет. И принц, и птицелов, и мавр Моностатос сыграны у Брука обаятельными белокожими юношами, разгуливающими по сцене во вполне обычной одежде. Вся сценография спектакля – высокие бамбуковые шесты на металлических основаниях да пресловутые коврики. И распоряжаются этим сценографическим «богатством» исключительно темнокожие артисты. Границы, отделяющие владения Царицы ночи от царства Зороастро, тут условны. Достаточно переставить бамбуковые палочки, и ты уже в другом царстве-государстве. Но сила у шестов в руках комедиантов поистине магическая. Так что Памина, похищенная дочь Царицы ночи, будет смотреть на свою мать, стоя по ту сторону бамбуковых ограждений, и даже тянуть к ней руку, но дотронуться до нее так и не сможет.

Во введенных в сюжет «Волшебной флейты» комедиантах воплощена у Брука наивность старого театра и его же волшебная мощь. Темнокожие озорники по ходу дела превращаются то в жрецов Зароастро, то в пособников Царицы ночи. Но на самом деле они не подчиняются ни одному из них. Они не их служители, они служители сцены. И они же ее повелители. Именно волшебная сила театра, а вовсе не магия Зороастро преображает героев.

Эта «Волшебная флейта» заставила меня вспомнить другой поздний спектакль Брука – «Гамлета». Там тоже все разыгрывалось на коврике. Точнее, на большом, покрывающем собой почти все сценическое пространство ярко-оранжевом паласе. Зрительские трибуны окружали палас с трех сторон. Четвертая сторона – глухой задник.

Когда в сцене мышеловки комедианты начинали представлять «Убийство Гонзаго», они расстилали на этом «коврике» свой коврик. Каждая сценическая условность подавалась нарочито, с отбивкой. Полоний с Клавдием решали понаблюдать за Гамлетом с Офелией и прятались, как дети, за кусок ткани, которую сами же на глазах зрителей разворачивали перед собой.

Артистов, как и положено в театре на коврике, было немного. Разновозрастная пара представляла сначала Розенкранца с Гильденстерном (Гильденстерн – Розенкранц в молодости, Розенкранц – Гильденстерн в старости), потом лицедеев из странствующей труппы, потом могильщиков. Клавдия и убиенного им старого Гамлета играл один актер. Фортинбраса, челяди и солдат не было вовсе. Здесь бессмысленно было искать какой-либо концептуальный выверт, ибо он не предполагался в принципе. Как, впрочем, и театральные метафоры – их в этом «Гамлете» тоже не было. Действие у Брука летело к финалу словно стрела.

Здесь Лаэрт не врывался к Клавдию с вооруженной охраной, а просто приходил и спрашивал: «Где мой отец?» Здесь представление о печальной судьбе Гонзаго разыгрывали в одном шаге от сидящих на подушках короля с королевой. Так дети играют с куклами и паровозиком на полу прямо перед носом у родителей. Здесь даже Призрак входил в пространство земной жизни, как входят в соседнюю комнату. «Вот он, смотри!» – говорил Горацио. Гамлет оборачивался – за спиной стояла Тень отца. Я видела десятки «Гамлетов», но никогда не видела, чтобы сцена встречи с запредельным была сыграна столь бесхитростно и пронзительно. Это, собственно, и не Тень даже, а сам отец – живой, теплый, к которому Гамлет сначала тянет руку (парафраз микеланджеловского Адама читается, но на нем не настаивают), а потом обнимает за ноги, словно просит: «Не уходи, не оставляй меня одного». Не живой встречается с мертвым, а два близких человека друг с другом. Это встреча после долгой разлуки перед еще более долгой, длиною в вечность. Потом Призрак в соответствии с текстом пьесы появится еще раз – в сцене разговора Гамлета с матерью. Подойдет к Гертруде сзади, попытается обнять и в последний момент остановится. Не потому, что отделен от нее заветной чертой. Просто не решится прикоснуться к любимой, но предавшей его женщине. В конце все умирают, упав на оранжевый коврик. Даже Клавдий принимает смерть спокойно, как избавление от вечного страха и душевных мук. Из-за кулис выйдет уже покойная Офелия и ляжет рядом. Поставит точку в финальной гекатомбе, и Фортинбрас так и не явится, чтобы убрать тела.