Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Ее имя знают, кажется, даже те, кто появился на свет в угар постперестроечного нэпа и не успел выучить другие имена российского театра и кино. Ее слава не проходит, а обаяние актерской личности не меркнет. Но чем больше я думаю о Раневской, тем чаще ловлю себя на опасной мысли: а где у этой великой актрисы великие роли? Где свершения? Где Федра, леди Макбет, Раневская из «Вишневого сада»: именно этой чеховской героине рожденная в Таганроге Фаина Фельдман и обязана своим псевдонимом? В общем, что-нибудь габаритное, большеразмерное, солидное. Вот великая актриса XX века Алиса Коонен. Или, например, Анна Маньяни. Или Елена Вайгель. У них что ни роль, то Роль. Это ведь и есть ряд, достойный Раневской. Человеческий и творческий масштаб явно сопоставимы. Масштаб ролей как-то не очень. То есть что-то, конечно, было. Какие-то персонажи из классического репертуара в ранний период скитаний по провинции. Васса Железнова в Театре Красной армии, «бабуленька» в «Игроке» в Театре Пушкина. Но когда произносишь «Фаина Раневская», в голову сразу лезут всякие «мули» из «Подкидыша», «приданое пустяшное» из «Свадьбы», примеряющая перья Мачеха из «Золушки», таперша из «Александра Пархоменко», гениальная Манька-спекулянтка из «Шторма» в постановке Завадского… «Шо грыте?» А что тут скажешь!

Парадокс, однако, в том, что многие великие актеры в великих ролях для современного уха звучат как-то фальшиво. Просто поставьте пластинки с записями и послушайте. Качалова, Ермолову, да ту же Коонен. Не так уж много сохранилось записей, но то, что сохранилось, невозможно воспринимать без поправки на время. В случае с Раневской эти поправки странным образом не нужны. Ее «мули» и «шо грыте?» словно вчера сыграны. Пересмотрите фильм «Весна», не лучший, прямо скажем, у Александрова, но все же… На фоне неувядаемого бурлеска Раневской актерская манера Любови Орловой смотрится как что-то ископаемо-хвостатое советского периода. Кого она там играет? Ученого, кажется. Зато «Я возьму с собой „Идиота“, чтобы не скучать в троллейбусе!» – это запоминается навсегда. Ни грана фальши. Никакой стилистической несовместимости с сегодняшним днем.

В чем тут дело? Может, в том, что современный слух не выносит пафоса. Никакого – ни советского, ни ложноклассического, ни психоложеского. Чего в игре Раневской не было, кажется, вовсе – так это пафоса. В ней самой, в ее высказываниях он порой и даже часто проскальзывал. Эта записная анекдотчица была беззаветно влюблена в ранний МХТ. При звуках голоса случайно встреченного в Столешниковом переулке «живого» Качалова упала в обморок. О Чехове говорила как о небожителе. Для нее существовали абсолютные святыни, до которых нельзя дотрагиваться грязными руками, да и чистыми лучше без нужды не касаться. Но в игре своей – в предельно пафосную и в социальном и в эстетическом смысле эпоху – она была на удивление непафосна.

Она совершенно не вписывалась в параметры своего времени. Равно как и в параметры какого бы то ни было режиссерского стиля. Играла у Таирова, но в его театральную веру не обратилась, работала с Алексеем Поповым, но его актрисой так и не стала, уже почти поступила в труппу Малого, но старики театра встали насмерть – или мы или она. Она репетировала с Леонидом Варпаховским, наследником Мейерхольда по прямой, одно из самых великолепных своих театральных созданий – миссис Сэвидж, но их недолгий творческий роман тоже закончился разрывом, а миссис Сэвидж из Театра Моссовета телекамера сохранила для нас в облике Веры Марецкой. Одну из последних своих ролей в спектакле «ярко играла, дальше – тишина» она сыграла у Анатолия Эфроса. Но даже этот, самый талантливый театральный режиссер того времени, так и остался для нее чужим. О непростых, мягко говоря, отношениях с Юрием Завадским, в конце концов снявшим ее с роли Маньки из «Шторма», из-за того что слишком, и говорить нечего. Кто бы помнил этот самый «Шторм», если бы не Раневская? Она всегда и везде существовала отдельно. «Переспала со всеми театрами Москвы и ни с кем не получила удовольствия».

Несмотря на страстную любовь к МХТ, она ведь, в сущности, всегда была артисткой-бенефицианткой. Отсюда ее частые и почти всегда блестящие отсебятины. Все знаменитые фразочки из «Весны» или из «Шторма» – это ведь ее собственные репризы. Она даже Шварца в «Золушке» умудрилась дописать. Даже Чехова. Бессловесной жене инспектора гимназии из «Человека в футляре» она придумала одну-единственную фразу. Фраза такая: «Я никогда не была красива, но постоянно была чертовски мила». Думаю, Чехов был бы доволен.