Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Начиная с «Тиля» и кончая «Шутом Балакиревым», к сатире Горина всегда примешивалась лирика, а к лирике – героика. Не случайно с бароном Мюнхгаузеном он проделал примерно то же, что Шарль де Костер в своей великой книге проделал с Тилем Уленшпигелем, хитрецом из народных легенд, оказавшимся вдруг у Костера главным героем фламандского сопротивления. Вот и у Горина врун стал героем. Но не менее важен был для него и обратный ход: то, что герой почти всегда именно плут, склонный к лицедейству балагур – Тиль, Мюнхгаузен, граф Калиостро, комический артист Бубенцов («О бедном гусаре замолвите слово»), шут Балакирев. Бороться с серой и страшной обыденностью можно и нужно именно шуткой, выворачиванием наизнанку всех ее устоявшихся и оттого еще более абсурдных истин. Чтобы победить абсурд, надо быть Мюнхгаузеном – вот главная мысль горинских пьес-сценариев.

Просто если поначалу противопоставление абсурдной рутины жизни и героизированного плута более или менее прямолинейно, то постепенно автор начинает сомневаться в самой истинности этого противопоставления. Уже в «Доме, который построил Свифт», но, конечно же, еще больше в «Убить дракона!» и в «Шуте Балакиреве» абсурд проникает собой все бытие. И, как ни борись с ним, он все равно входит в тебя и тобой овладевает. И всякий шут, гаер, романтический плут, как Балакирев, еще и прислужник у сильных мира сего. И никакой Ланцелот уже не может убить дракона. Он все равно воскреснет в новом обличье.

В сущности в этой эволюции горинских героев и сюжетных схем отразился кризис всей шестидесятнической романтической идеи о том, что зло может находиться вне тебя и что с ним можно сражаться, не став его частью. Что можно, не замаравшись, выйти из абсурдной игры. В своих поздних вещах Горин успел зафиксировать этот кризис. Он умер в одночасье, во сне. И мог бы сказать о себе словами из «Того самого Мюнхгаузена»: «В такой день трудно жить, но легко умирать».

Алексей Паперный: очарованный странник

25/04/2010

Первая мысль, которая приходит в голову после просмотра «Реки» Алексея Паперного: по какой неведомой логике в основную – читай конкурсную – программу национальной театральной премии «Золотая маска» попадают иные скучноватые театральные опусы обеих наших столиц, после которых зрители выходят, позевывая, и некоторые несусветные достижения нашей театральной провинции, после которых критики выходят, тараща глаза от ужаса, а вот этот чудесный спектакль, приводящий в восторг бывалых столичных театралов и интеллигентную молодежь (не о такой ли аудитории сплошь да рядом грезит критическое сообщество?), не попал? Самый простой ответ: «Река» Паперного проходит по ведомству обаятельной полусамодеятельности и претендовать на профессиональную театральную премию не может. На этот ответ хочется сразу же возразить, что грань между самодеятельностью и профессионализмом и прежде была зыбкой, а нынче она и вовсе размыта. В сделанном в России спектакле французского режиссера Дидье Руиса «Я думаю о вас» вообще принимают участие пожилые люди, бесконечно далекие от театра. Но это не помешало ему попасть в основную программу «Золотой маски». Так что такой аргумент вряд ли можно всерьез счесть аргументом.

Думаю, тут дело в другом. «Река» Паперного, имеющая длинный подзаголовок «История о ветре и шляпе, Мише и Лене, Жене и Маше, кошке и следователе, при участии камышей, комаров, плакучей ивы, речных волн и одной старой коряги», как-то нарочито не вписывается ни в один из трендов современной театральной жизни. И менее всего она сопрягается с тем трендом, которому формально принадлежит, – с «новой драмой» (ведь спектакль Паперного поставлен по его же собственной оригинальной пьесе).

«Река», автор текста и режиссер спектакля Алексей Паперный. Премьера состоялась в апреле 2009 года. Фото Нины Большаковой. Из личного архива А. Паперного