Культура Zero. Очерки русской жизни и европейской сцены

Многие ли его ровесники отважатся сыграть в театре «Практика» монолог классика нынешней новой драмы британца Марка Равенхилла «Продукт»? Ведь пафос самого яркого представителя «рассерженного поколения» 1990-х – в недоверии к миру и к самому устройству Солнечной системы. И этот пафос в корне противоречит природе филиппенковского таланта. Но Филиппенко должен все испытать и перепробовать. И он берется играть главного героя «Продукта» – преуспевающего продюсера, совершенно преображая текст Равенхилла. Он превращает бесстрастный расчет своего персонажа, эдакого типичного представителя «фабрики грез», для которого человеческая боль, страдания, любовь – лишь продукт, который надо правильно упаковать, в не знающий границ и законов гравитации полет фантазии.

Воспринимать текст Равенхилла в устах Филиппенко как обличительный решительно невозможно. Всюду фальшь, говорите, имитация, игра, но что может быть лучше игры? И что такое имитация хорошей игры? Это и есть хорошая игра. Мир прекрасен, потому что в нем возможны притворство и фантазия – вот пафос Филиппенко. И поколенческие барьеры применительно к нему совсем не кажутся китайской стеной. Они кажутся призрачными преградами. Сотри случайные черты и ты увидишь – мир един.

Тот самый Горин

16/10/2010

В 1960-е годы в отечественной словесности появился новый тип писателя – писатель-сатирик. Это приписанное через дефис уточнение сразу же недвусмысленно указывало место писателя в этой самой словесности. Так же как поэт-трибун (а заодно, кстати, и поэт-песенник), писатель-сатирик одной ногой стоял на поле литературы, а другой – на эстрадных подмостках, с них вещая городу и миру. 1960-е вообще располагали к публичности, они не чурались облеченных в поэтическую и юмористическую форму прописных истин. Умение сказать вслух то, что все, в общем, и так давно знают, ценилось на вес золота. Многие из кумиров того времени в конечном счете так и остались тем, что стояло за дефисом: просто сатириками и просто трибунами.

Григорию Горину удалось выпрыгнуть из навязанного временем амплуа. Возвыситься и над КВНом, которому он отдал дань, и над рубрикой в «Юности», которую он вел от имени Галки Галкиной, и над публикующей его юмористические рассказы шестнадцатой полосой «Литературной газеты». Конечно же, его имя привычно стояло в ряду Ширвиндт-Державин-Арканов-Измайлов. Конечно же, он слыл (и был на самом деле) записным остроумцем, важной и неотъемлемой частью той плеяды ироничных наблюдателей действительности, которые, как написано на одном из расплодившихся в интернете сайтов, «тролили совок». Стиль советской жизни и сам тип homo soveticus Горин прекрасно показал в одном из ранних своих рассказов «Остановите Потапова!», по которому Вадим Абдрашитов снял потом свою дипломную работу, кстати, до сих пор одну из лучших в его фильмографии.

Тип мелкого чиновника-приспособленца, которого и обвинить-то особенно не в чем (ну с друзьями неискренен, ну на работе халтурит, ну жене изменяет, ну врет помаленьку там и сям – с кем не бывает), оказался схвачен тут с удивительной точностью. Привычка «жить по лжи» выплеснулась за пределы идеологических мероприятий и пронизала собой сам быт советских людей. Фальшь до такой степени стала нормой, что уже не была слышна в общем гуле жизни. Чтобы уловить и зафиксировать эту фальшь, достаточно было иметь дар сатирика. Чтобы продолжить в застойные годы литературную линию, начатую в 1930-е Евгением Шварцем, нужно было обладать чем-то бóльшим.

С течением времени в сочинениях Горина все сильнее и отчетливее стала ощущаться какая-то философски окрашенная печаль, которая вообще-то сатирику не пристала. Думаю, ключевой в этом смысле оказалась для него встреча с Марком Захаровым. Худрук легендарного «Ленкома» тоже, как известно, был не чужд юморескам и эстраде. И даже, по воспоминаниям самого Горина, читал на радио смешные рассказы своим неповторимым «дурным голосом». Но он, во-первых, был (и остается) мастером крупной формы, а во-вторых, уже в ранних своих работах Захаров привнес в едкую социальную сатиру романтическую струю. Начиная с «Доходного места», легендарного спектакля, поставленного им в Театре Сатиры, в его театральных, а потом и киноработах появляется герой, противопоставленный среде, интеллектуально превосходящий ее и нередко несущий в себе заряд неизжитого идеализма. По ходу сюжета идеалы героя могли быть начисто утрачены (Жадов из «Доходного места» в исполнении Андрея Миронова утрачивал их без остатка), но первоначальное противопоставление все же было значимо.

Во всех произведениях Горина, воплощенных потом Захаровым (а он, безусловно, стал главным их воплотителем и в театре, и в кино), звучали эти важные романтические обертоны.