Культурные повороты. Новые ориентиры в науках о культуре

В литературоведении «рассказанное пространство» – от феноменологии до семиотики литературного пространства – уже давно было освоено пространственным поворотом,[935] исходя из специфически литературного изображения перемещений в пространстве и, в первую очередь, из способов кодирования пространства, форм его репрезентации, связанных с ним привычек, практик, его нарративного оформления и нагруженности символами и представлениями и, наконец, его превращения в символические, «воображаемые места». «Топографический» взгляд на географически идентифицируемые места и пространства в художественных текстах или также на условия их возникновения в большинстве случаев здесь все же опирается на тематический фокус. Будучи вплетенным в культурную историю пространства, он простирается вплоть до «топографической поэтологии» Ингеборг Бахман, вписывающей в пространство следы памяти и воспоминаний.[936] Характерным образом в поле зрения оказываются не просто некие места в качестве литературной темы. В центре внимания здесь стоит вопрос, каким образом художественные тексты осмысляют и оформляют местоположение – как межкультурную или даже культурологическую проблему, – а также рефлексия над собственным (постколониальным) местом в новейших мировых литературах, например над позиционированием литературы эмиграции в пространстве между различными языками и культурами. Сюда относятся не только стратегии переписывания, но и «территориальные разногласия» в самих постколониальных литературах,[937] а также в других видах современного искусства.[938]

Оригинально и широко такие художественные осмысления пространства, особенно в поле напряженных отношений между европейскими и неевропейскими (карибскими) «литературами в движении» исследует романист Оттмар Этте. В европейских и латиноамериканских литературах он анализирует «проявление пространственных концепций»,[939] их выход за собственные границы и участие в динамике новых сложных пространств в детерриториализированном глобальном, движущемся мире. Пространственный ракурс охватывает здесь поэтологию и культурную теорию, будь то «романная структура путешествия»,[940] чтение как «своего рода путешествие» или же «спатиализация герменевтических процессов»,[941] когда сам процесс понимания приобретает характер движения в пространстве. Связь с пространством при этом все же не постулируется как центральная идея культурологии и не вбивается флагштоком в теорию. Напротив, сама теория приходит в движение, лишь оказавшись на территории своих объектов, например в пространствах литературы, в том числе и в маргинализованных «ландшафтах» новейшей мировой литературы с ее стратегиями письма и переписывания, теоретически фундированными и очевидным образом отсылающими к пространству.

Учитывая такие горизонты мировой литературы и дискуссий о ней, кажется, что как минимум и в немецком литературоведении утверждается политический ракурс пространства. На этом фоне именно литературы мира смещают европоцентристскую карту своими практиками переписывания и ре-маппинга.[942] Топография реализма и, так или иначе, последовательного раскрытия пространства, воплощающая устойчивый принцип описания также и в культурологии, все более теряет свои позиции.[943] Таким образом, тексты действуют как посредники «воображаемой географии». Салман Рушди показал это в романе «Сатанинские стихи» через изображение гибридных пространств, через «превращение Лондона в тропический город».[944] Но и роман «Карты» рожденного в Сомали Нуруддина Фараха[945] является образцом топографического повествования, а особенно – карибский роман «Тексако» Патрика Шамуазо.[946] Через нарративную топографию неконгруэнтные миры помещаются здесь в констелляцию одновременности, изображается приписывание местам нагруженности чувствами и отголосками памяти, а субверсивные действия по конструированию пространства даже на уровне изобразительных форм выражаются через процессы креолизации.[947] Не в последнюю очередь такие транснациональные случаи освоения пространства связывают литературу и искусство в один масштабный проект «культурных топографий», заинтересованный в «технике топографической организации мышления»[948] как центральном исследовательском поле культурологии.